Двадцать и двадцать один. Наивность (СИ)

Орловское депо представляло из себя медное двухэтажное сооружение с небольшими окошками, по бокам которого исправно светили изящные невысокие фонари. “Надо же, здесь есть электричество”, – подумал Свердлов, когда выходил из поезда. А земли не было видно, ибо её обступила темная, рабочая толпа. Рассерженная и жестокая против одного: худого, щуплого председателя ВЦИК, однако смелого, безумно гордого и самодовольного.

- Товарищи орловцы, – обратился он, – прошу немедленно прекратить...

Свердлов не успел закончить даже свою первую мысль. Разъярённые, голодные люди со звериным ожесточением бросились на него подобно единой стае волков. Безумные жёлтые глаза людей мелькали перед ним как вспышки электрических зарядов. С разных сторон удары, камни, поленья, заготовленные для топки поездов. Это были не волки, а коршуны: били, кололи, мстя за свои мучения и за что-то такое, о чём возможно сами они не могли догадываться. Тысячей людей должно быть руководило одно сознание, они были сплочённее, они разрывали на куски, колеча и избивая – как будто один гигантский чёрный орёл с жёлтыми, сверкающими глазами, клюющий стальным клювом в самую душу Свердлова.

Охрана, не растерявшись, по инстинкту, защищая хозяина, бросилась на толпу. Завязалась ожесточенная драка, Чекисты пустили в ход револьверы, били закладами винтовок тех, кого они поклялись защищать. Грянули выстрелы. Рабочие не отступали, прятались, защищались, но продолжали отважно биться.

А председатель ВЦИК лежал на ледяной, промерзшей орловской земле, покрытую вечными снегами без сознания. Охрана дралась за него, а про самого Свердлова – забыла. А из пробитого виска чёрной тонкой струйкой текла кровь, исчезая в холодных трещинках лазурного зимнего льда...

- Товарищи!..

Резкий, раздражающий уши звук колокольчика распространился по всему залу за долю секунды. Все делегаты умолкли, а Коба наконец пришёл в себя. Сколько времени он замечает за собой, что начал задумываться, не замечая ничего вокруг, до того, что попросту “улетает в облака”. Коба тряхнул головой и начал массировать виски.

- Бури?

Не поняв вопроса, Джугашвили опустил руки и с удивлением взглянул в сторону: с правой стороны от него сидел Зиновьев. Вид у него был скучающим, а настроение даже подавленным. Григорий Евсеич рассматривал Кобу с тем же интересом, как рассматривал бы муху, присевшую на подоконник.

- Что? – Наркомнац слегка приподнял брови.

- Ну бури, – пожал плечами Зиновьев и медленно зевнул, прикрывая рот рукой. – Видишь, какая погода? Говорят, она влияет на состояние людей.

Спорить нечего: самочувствие такое туманное, что даже клонит в сон. О чём тут можно было говорить, если даже вести протокол за Лениным не было сил. Хоть это и не входило в работу Кобы, но он всегда на всякий съезд или конференцию брал с собой карандаш и блокнот. И работа в наркомате была связана в основном с отчетностью и документами, а как же Коба ненавидел бумажную волокиту...

- Непривычно слышать колокольчик не из рук Якова Михайловича, – с тяжёлым вздохом произнёс Каменев, сидевший с другой стороны от Джугашвили. – Он всегда вёл съезд. И так к нему готовился...

- Полно будет причитать, Лёва, – перебил его Коба, угрюмо скрестив руки на груди, предварительно оттянув манжеты чёрного френча.

- Ах, товарищи, когда убили Урицкого, я тоже некоторое время горевал, – протяжно вздохнул Зиновьев, облокотившись на стол и подперев щеку кулаком. – И представляете, от какого-то там гриппа.

Коба искоса поглядел вдоль стола: на другом краю Троцкий, сложа руки, тщательно изучал какой-то документ: то ли протокол, то ли повестку дня, или же просто буравил взглядом поверхность стола, не замечая никаких бумаг.

- Я лично сомневаюсь, – говорил Каменев. – Дорогой из Харькова на него напали, мой друг.

Слишком спокойно вёл себя Троцкий, думал Коба. Грузин сощурил глаза, дабы получше присмотреться к наркомвоенмору. “Да, он бледнее, чем обычно, сукин сын, неужели не будет читать доклад?” – пронеслось у него в голове. Сам же Лев Давидович даже не замечал, что кто-то на него упорно смотрит. А у Кобы на него имелось масса подозрений, касающихся даже пропажи ручек из ящиков в кабинете. Ничего, не зря же он натравил на наркома по военным делам Ворошилова: “идет против должного – пускай получает по заслугам”.

- Я об этом слышал, но, знаешь ли, если хотели, убили бы сразу, – предположил Григорий Евсеич. – И вроде только-только всё становится на рельсы...

- Однако мы потихоньку разрываем кольцо нашего окружения, а это неплохо, – с оптимизмом сказал Лев Борисович.

- Вот Юденич очень беспокоит. Они в Гельсингфорсе создали «Русский политический комитет». Националисты с Колчаком не соперничают...

- Тишина-а-а! – вновь разнеслось над залом не хуже карманного колокольчика.

- Господи, ну и противный же у Калинина голос, – фыркнул Зиновьев, опустив на секунду голову на руки.

Ленин поднялся с места. Значит, съезд готов к открытию.