Двадцать новогодних чудес

Мясник сидел в потрепанном кресле перед телевизором. Картинка то и дело рябила, а к голосам нужно было продираться сквозь треск. На нем была серая майка с широкой проймой — в «деревяшке», начиная с сентября, можно было влегкую представить себя в гостях у самого Сатаны. В форточку пытался было пролезть сорокаградусный мороз, но все его попытки испарялись на подступах, а те, что покрепче, терялись в дырах ветхих занавесок. Люба — жена бывшая — старалась придать уюта их комнатенке, когда они только переехали сюда. Сколько же это времени прошло? Лет пятьдесят, наверное, как они решили, что подзаработают тут за несколько зим на домик у моря. Сначала уверены были, что за пять управятся. Потом десятку себе в голове отметили, как крайний срок. Люба уехала через тридцать — долго продержалась. Баба раньше вернее была, надежнее. Ни пьянкой ее не напугать, ни кулаком. Нынче, конечно, больше фантики ряженые пошли. Да взять ту же репортершу, что недавно интервью у него брала. Вся в беленьком, пушистая, а сама так и норовила внутрь залезть да поковырять там посмачнее. Все они там в этих телевизорах одни оболочки, совсем как его ледышки. Вот бы кого ножовочкой…

Треск телевизора вдруг смолк, и Мясник вынырнул из своих раздумий на звонкий девичий голос, озвучивавший репортаж:

— А вот наши мастера-ледорубы работают не покладая стамесок и напильников. Только посмотрите, какие же волшебные выходят скульптуры: вот и Дед Мороз с внучкой своей почти добрались к нам в гости. Главный по чудесам у нас Парфен Огоньков.

Мясник увидел себя, говорящего немного в сторону от камеры. Слов слышно не было — только закадровый голос.

— Ты гляди какая пиндитная. Не понравилось, как интервью дал? — старик хмыкнул.

Кадр сменился на более поздний: видать, без него уже снимали. Смеркалось. Наверное, часа два дня было, не больше. Будь хоть на час позже, на площади бы зажгли фонари, а пока только подсветка у ледяного городка, да на елке виднелись блеклые переливы. Люди действительно собирались кучками: молодые парни хохотали, запрокидывая головы, розовощекие девушки открыто улыбались. Отцы катали малышей на плечах, а пожилые дамы, глядя на них, хмурили брови и охали для проформы. Камера мазнула по длинной очереди. В ее начале фотографировались с ледяными скульптурами. Из больших колонок осторожно вступал «Снег над Ленинградом», и лица приобретали мечтательные выражения. Ну сколько можно это слушать? Из года в год… А все равно улыбались.

Мясник потянулся к жестяной банке с тушеной олениной. Подцепив кусок, постучал вилкой по краю. В левой уже грелась стопка. Он залил водку в горло, позволяя той течь по пищеводу и согревать его единственно знакомым видом тепла.

— Никаких чудес, весь секрет в балансе, — пробормотал он с набитым тушенкой ртом.

Елена Щуревич

Если снежинка не растает

Несмотря на предновогоднюю атмосферу, которая с самого начала недели слегка пьянила всех обитателей офиса, совещание было как раз таким, какие Валентин ненавидел до головной боли. Как правило, столичный шеф долго и нудно рассуждал о целях компании в масштабах страны, затем о стратегии развития в регионе, а уж под конец — о местных ресурсах, которые, при всей своей скромности, по каким-то ведомым только руководству причинам должны были привести к победе над конкурентами. Обычно в это время Валентин думал о чем-нибудь постороннем. Иногда, если удавалось сесть от московского гостя подальше, переписывался с Кирой. Сегодня, правда, как назло, москвич сидел прямо напротив Валентина и, такое ощущение, все время вещал лично ему. Это раздражало еще больше, особенно когда за окном повисли сумерки, и Валентин понял, что совещание плавно перешагнуло границы этого рабочего дня навстречу перспективе завершиться ночью следующего.

Телефон задергался под рукой, и Валентин автоматически нажал на «прочесть». Скосив глаза, он прочитал сообщение Киры и как будто провалился в черную дыру, куда не доносились ни голоса, ни шуршание листов, ни скрип стульев.

«Valli, я решила. Все, ухожу. Завтра скажу Герману».

Валентин представил Киру, которая сидит на подоконнике, поджав худые ноги в полосатых гетрах, одной рукой набирает сообщение, другой, нервничая, несколько раз закидывает за ухо волосы и, отослав, ждет его ответа, постукивая телефоном по рыжей керамической вазе, которая раза в три толще нее самой и занимает полподоконника. «…а результативность и эффективность кампании оценит со свойственной ему технологичностью и глубиной наш многоуважаемый Валентин Романович». «Если добавить “я не вижу ваши светлые глазки”, будет совсем как в школе», — подумалось в этот момент Валентину с неожиданной злостью на москвича, но он вежливо улыбнулся и отложил телефон в сторону. Остаток совещания Валентин просидел, тупо уставившись в распечатку презентации.