Двадцать первый: Книга фантазмов

Наконец-то, Гордан Коев получил работу. Теперь он жил по новому распорядку: каждое утро выходил из дома в одно и то же время, в 7.20 — он уже был в лавке отца, чтобы взять булочку и йогурт на завтрак, в 7.30 — на стоянке, в 7.40 — между опорами железнодорожного вокзала, сидя в старом автомобиле своего отца, в 7.55 — перед автоматом, регистрирующим сотрудников при входе в здание, где располагалась их компьютерная фирма, в 8.00 — на своем рабочем месте, а после окончания трудового дня — назад, домой, в Аэродром. Он принял эти вынужденные массовые миграции, происходившие в городе в определенное время дня, которые, словно прилив и отлив, несли его вместе с тысячами таких же, как он, то в одну сторону, то в другую. Но едва Гордан привык к этому ритму, как в стране снова вспыхнула война^[2].

Это был второй по счету военный конфликт, который затронул семью Гордана и город, в котором они жили, и в целом страну, переживавшую большую, давно предрекаемую и ожидаемую беду. Она пришла в эту часть Балкан на переломе двух эпох. В 1999 году случились бомбардировка соседней Союзной Республики Югославии и кризис в Косово, когда из-за столкновений с сербскими военно-полицейскими структурами огромной массе людей пришлось бежать — порядка четырехсот тысяч беженцев тогда прибыли на границу с Македонией, людей сначала удерживали там, но через несколько дней, после большого числа человеческих трагедий, разыгравшихся на границе, им было разрешено войти на ее территорию. Теперь сообщения о своей маленькой стране Гордан находил на спутниковых каналах, а совсем скоро ситуация в Македонии стала темой номер один во всех СМИ. Мировая общественность была обеспокоена, но при этом она явно проявляла больший интерес к ходу военных операций и политической составляющей трагедии беженцев, чем к тому, как эти люди чувствуют себя в развернутом на скорую руку лагере вблизи столицы. Рядом со Скопье за короткое время вырос настоящий палаточный город беженцев, сравнимый с ним по размеру, и его содержание тяжелым грузом легло на хрупкие плечи маленькой страны, которая таким образом неожиданно оказалась втянутой в новый финансовый и политический кризис…

5

Климент Кавай, отец Майи, был профессором филологического факультета университета в Скопье, которому до пенсии оставалось уже совсем недолго.

Последние несколько лет профессор Кавай с завидным упорством смотрел программы новостей по всем телевизионным каналам, словно ожидая хоть на одном из них услышать известие, не содержащее негатива, которым средства массовой информации маленькой страны заполоняли общественное сознание. Люди находились на пределе своих духовных сил: он сам, его жена Анастасия, Майя, его коллеги по университету, независимо от их этнической принадлежности, все общество — из-за вызывающих стресс сообщений, приходивших, словно из какого-то большого и темного информационного хранилища прежней федерации, распад которой сначала происходил медленно и драматично, потом ужасающе и с большой кровью, а в конце — совершенно бесконтрольно и непредсказуемо.

Во время первой фазы агонии государства южнославянских народов профессора Кавая весьма настораживали вести о многочисленных шествиях и митингах, проходивших в соседней Сербии; затишье, в которое впало близлежащее Косово, где большинство жителей составляли албанцы; провал правящей коммунистической партии, ставший очевидным после ее съезда в Белграде; отчаянное заявление премьер-министра тогда еще союзного государства о том, что, если несостоятельной оказалась Партия, то это не означает, что несостоятельно все Государство…

У Кавая, как и у множества его сограждан, вызывало страх дальнейшее вооружение Хорватии, что предвещало силовой конфликт между крупнейшими субъектами в самом центре большой двадцатитрехмиллионной страны, неспособность коллективного органа — Президиума федерации — предпринять какой-то более или менее решительный шаг, чтобы противостоять распаду страны, который надвигался, как прибывающие подземные воды, уже готовые вырваться на поверхность. Кавая настораживали планы по захвату территорий со стороны сильных лидеров мононациональных образований бывшего содружества, в котором ранее всё называлось словом «наше»: о хорватском море говорили «наше», о словенском горном озере говорили «наш Блед», порой и Триест был «наш», а жемчужный приозерный родной город Кавая югославы из других частей страны называли «наш Охрид». Как и многие другие, профессор Климент Кавай чувствовал, как всё это «наше» потихоньку становится далеким и чужим, и остановить этот процесс было уже невозможно.

Кавай остро переживал, когда случились первые, к счастью, непродолжительные столкновения между союзной армией и подразделениями территориальной обороны в самой северной, альпийской республике — Словении, когда после этого произошло ее молниеносное отделение как первого из государств федерации, которое провозгласило свою независимость, и когда через сорок дней последовал вывод из Словении союзных войск…