Двадцать пять дней на планете обезьянн

А на чердаке какие-то вещи, коробки, но не русбандский бедлам, а гевронская упорядоченность. Хорошее место, просторное, и Примат прикрутил скотчем к низкой балке всю дружную семейку. Удобно — рядом чердачное окно, и он уже, наверное, с час пялится в окна соседнего дома, и в одном сейчас видит Шимпанзун, а в другом замигал прерывистым светом телевизор.

У Гибнсенов нашелся скотч, и даже револьвер.

— А в этом ящике что? — спросил он у Гибне, после того как крепко примотал ее мужа и дочку к балке на чердаке, с лентами скотча по уровню рта, по кругу. Но решил осмотреться — в доме напротив все еще слишком ярко горели окна.

— Это сейф, а внутри пистолет.

— Открой, — сказал он. А Гибне совершенно успокоилась, наверное, потому, что тетка — просто золото.

Ну а потом привязал и ее — скотча-то много, а ему зачем лишние проблемы? А им? Тем более семейство не стало спорить, и даже показалось, что они на его стороне. Во всяком случае, Гибне.

— Извини, — объяснил он ей ситуацию, заклеивая скотчем рот, — но вам придется потерпеть, я думаю, до утра.

Выходит, что они действительно на его стороне — на этой стороне улицы и на этом берегу похожей на ручей реки. Он сидел на коробке у чердачного окна и ждал, пока в доме напротив погасят свет и когда перестанет мигать изменчивым светом телевизор. Так, вскоре, и вышло.

Чувствуя, как взгляд Мака скользит по ее обнаженному телу, Шимпанзун прижалась влажным лбом к холодному стеклу, вглядываясь в частично освещенную фонарями ночь. Ночь предъявила свои права — дни стали заметно короче.

А в доме Гибнсенов темно, уже легли, но ее все-таки то смутно, то явно тревожит чердачное окно. Вот только телевизор дерганым светом мешает взгляду и заставляет плотнее прижиматься к стеклу и охранять темноту ладонями.

Окно — это око, черный зрачок, немигающий глаз, неподвижный внимательный взгляд, и показалось, что она вот-вот, сейчас, увидит движение серой тени.

— Чессенреппен? — снисходительно и из-под одеяла поинтересовался Мак.

— Ты мне мешаешь.

Примат уперся взглядом во вдруг возникший, такой знакомый и как показалось, вниманием к нему застывший силуэт — она прижалась к стеклу, собрав в ладони темноту.

— Ты мне мешаешь, — ответила она Маку, не отрывая лба от холодного стекла. Ей показалось, будто большая серая тень сильной птицей мелькнула у чердачного окна.

Примат распахнул окно, сильно дернув на себя — стеклопакет, показалось, лязгнул на весь город. Но это только кажется, а холодный ветер, должно быть отрезвляя, ворвался снаружи внутрь, обдав его ощущением полета и близкой, студеной воды. Это северный ветер, он дует с моря.

— Наух ваххен глюккен? — задал второй вопрос из подушек Мак. И если Шимпанзун тревожит чердачное окно, то его тревожат ее пустые глюки.

(Снова глупые догадки?)

Она не ответила. Ей показалось или она заметила, будто в том окне стекло быстрым бликом отразило уличный свет. Или, все-таки, это была серая тень?

Неужели она не видит его? Но автомат в руках уже щелкнул предохранительной скобой и, не дав ответа, прекратил вопросы.

Холодный ветер с моря — это ангел влетел в чердачное окно.

Ей и самой неловко, но прежде чем заснуть, она часто прижимается лбом к стеклу и несколько долгих секунд рассматривает что-то там, в темноте, в доме Гибнсенов, в чердачном окне, которое никогда не бывает освещено. Стыдно признаться, но она побывала на том чердаке, с Бандерлой, когда ее родителей не было дома, и естественно ничего ужасного там не обнаружила.

Но посмотрев оттуда на свой новый дом, все же почувствовала ясный внутренний холод и невнятное воспоминание неконкретной фразы о какой-то планке. А холод там — как от стекла здесь.

В руках, предательски, несогласно задрожал автомат — как та свеча на отпевании Мичурина. Между ним и Шимпанузн не больше двухсот метров, и вода поэтому не в счет, но дрожь в руках не позволит выстрелу точно выполнить вдруг, сразу принятое решение. И еще — кажется, снова кто-то или что-то пялится ему в спину? Дружно зашевелились Гибнсены — они что, тоже чувствуют ветер?

Ангел влетел в окно и, приземлившись за спиной Примата, сложил свои большие крылья. И хоть обезьянн почувствовал ветер, но не заметил его самого. А вот три другие обезьяннские души задрожали, заметались, всплеском колыхнувшись внутри тел. Неужели он задел крылом? Он был осторожен.

Случается, не рассчитав движения, а иногда и нарочно ангел касается крылом обезьянна, и тогда эта случайность или намерение заставляет души или светиться, или чернеть перекаленной нитью — у кого как. Прикосновение ангела — знак, предложение раньше срока, оно может превратить свидетелей в упорных пророков — погонщиков стад, или пустоглазых охотников — предводителей стай.

Неужели он коснулся? Среди них есть девочка, почти детеныш, и если это так — то, возможно, он испортил ей жизнь. Ведь у нее появится шанс стать или святой девой, или великой блудницей — выбор за ней. Это случайность, он не хотел.