Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков

И затем, также внезапно, я почувствовал необыкновенную, немирскую радость. Это было неземное блаженство. На стене появился образ Богоматери. Голос внутри меня говорил:

Теперь ты можешь просить ее, что хочешь. Желаний у меня не было...

16-го марта, после обеда, меня вызвали в канцелярию.

Барышня, введя меня в помещение, передала меня служащему, сидевшему за письменным столом.

«Прочтите и распишитесь», сказал он мне, передавая какую-то бумажку.

Бумажка была коротенькая. — Петроградская коллегия Г.П.У. на заседании такого-то числа «слушала» дело Бессонова, признала его виновным по ст. ст. 220-ой, 61-ой и 95-ой Уголовного кодекса С.С.С.Р. и «постановила» приговорить Бессонова к высшей мере наказания — расстрелу, с заменой 3-мя годами заключения в Соловецком лагере особого назначения.

Ст. 220 — хранение оружия, которого у меня не было.

Ст. 61 — участие в контрреволюционной организации, в которой я не состоял, и ст. 95 — побег.

Сразу является несколько вопросов. Почему ст. ст. 61 и 220 и почему расстрел заменен, говоря правильно, каторжными работами.

Но в Советской России на вопрос почему — не отвечают. И в данном случае я тоже ответить не могу, я только констатирую факт. Говорят: «Был бы человек, а статья найдется».

Прочитав эту бумажку я, как всегда, от подписи отказался и попросил провести меня к Ланге. Мне нужно было хоть постараться получить что-нибудь из одежды.

Меня ввели к нему в кабинет. По-видимому он двигался по службе, так как кабинет был теперь более комфортабелен, чем тогда, когда я бывал у него.

Весь большой письменный стол был завален бумагами и книгами. На одной из них я прочел: «История Императорского Александровского Лицея». Как я потом узнал, он вел дело лицеистов, из коих 50 человек было расстреляно и много сослано на Соловки и в другие места.

Между делом, я спросил его почему он «пришил» мне 220-ую ст., о которой ни звука не было сказано на допросе.

«А я даже и не знал, что у вас 220-я статья», ответил он мне.

Вот как реагируют в советской Pocсии на вопрос «почему». Я передаю голый факт.

Наш разговор продолжался. На первом допросе он мне сказал, что если бы я, бежав из Сибири, явился бы сразу в Г.П.У., то мое дело бы разобрали, и я бы не нес наказания за побег.

Основываясь на этих словах, я теперь полушуткой сказал ему, что если я теперь убегу, то приду прямо к нему на квартиру.

За все время допросов, мне кажется это единственный раз, когда он обозлился искренно. Глаза его остановились на мне, руки у него задрожали, но он сейчас же сдержался и только более чем обыкновенно злобным тоном ответил мне:

«Я вам этого делать не советую. До свидания».

Но свидание наше не состоялось. Мне объявили, чтобы к 8-ми часам вечера я был готов с вещами. Вещей у меня не было. Зато времени было много, и я мог перед новой жизнью подвести итог.

Как и все время во мне шла борьба духа и материи.

Знаменитый Соловецкий лагерь особого назначения. Самая тяжелая большевицкая каторга... Соловки, с которых нет возврата... Зимой, без одежды, без помощи извне... Вот мой удел... Страшно. Не выдержу.

Нет... Ничего... Выдержишь... — Сейчас ты более чем когда-либо силен духом. Верь, что Бог лучше тебя знает, когда нужно послать облегчение. Он тебя не оставит, и эту перемену в жизни ты должен принять с радостью. Сейчас ты с Богом — Совестью внутри себя идешь в мир. Оглянись назад, посмотри на что были направлены все твои стремления раньше и куда ты идешь сейчас. Взвесь, что бы ты предпочел, эти 6 месяцев, или все блага мира?

Так вот он выход. Тяжело...

Соловецкие острова

Все тот же двор... Конвой... Вокзал... Но все не то... Я сам не тот...

Что ж изменилось?

Все. И отношение к людям... И к себе, и к фактам и к судьбе... Все новое...

Я как-то мягче, чище стал. И люди будто изменились. На путь Христа я твердо встал и не сойду... Ему я покорюсь...

Не выдержишь! Ведь ты же сдал... Ведь нет уж сил...

Ведь ты на каторгу идешь. Нужна борьба... Не выдержишь!.. Мне разум говорил.

Но я спокоен был. Я силу чувствовал и знал: — Пока я с Ним и Он со мной, — я победитель.

Дверь вагона раскрылась и в коридоре послышался топот ног нескольких человек...

Что-то вносили... В дверях замялись... Шла руготня...

«Да ну... Нечего там канителиться!.. Вали ее на пол!..»

Что-то тяжелое, мягкое, шлепнулось об пол и потом стукнулось.

«Берись за веревки!.. Тащи!..» Опять послышался голос.

И опять топот ног...

Я подвинулся к решетке и увидел: по узкому коридору, выставив вперед руку, боком, маленькими шажками шел конвоир. На правой руке у него была намотана веревка, и он тащил за собой беспамятную, в разорванном на груди платье, связанную по рукам и ногам женщину.

В моем вагоне их было восемь.

При вывозе из тюрьмы, эта не давалась взять... Тогда ее избили, связали и, несмотря на сильный мороз, так, как она была, в одном платье, положили на сани и привезли. По дороге она потеряла сознание.

Другая, во время пути, рассказала нам свою историю: