Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков

Впереди знаменитая Соловецкая каторга... Раскроются ворота. Впустят... И навсегда...

Неужели навсегда? Подумал я.

Нет. Ведь только на три года.

Да не на три, а на всю жизнь. Выхода нет...

Начальник конвоя постучал в дверь, часовой открыл окошечко, посмотрел и сильно дернул за веревку колокола. Гулко, на морозном воздухе раздался звон.

Вышел караульный начальник. Ворота раскрылись... Мы вошли... Они закрылись...

И я на каторге.

«Попов остров» — небольшой островок, кажется, километра три в длину и два в ширину, принадлежит к группе Соловецких островов. С материком он связан дамбой и железнодорожным мостом.

Прежде он служил передаточным пунктом для богомольцев и монахов, едущих на главные Соловецкие острова, находящиеся от него в 60-ти километрах. Теперь это один из самых тяжелых пунктов Соловецкой каторги.

На юго-западном его берегу расположен лагерь Соловецкой каторги. С трех сторон этот кусок сплошного камня, в пол километра в длину и в одну треть ширины омывается морем. Здесь нет ни одного дерева, кое-где он покрыт землей, все остальное гранит. Со стороны моря он окружен переплетенной колючей проволокой. От суши отделен высоким забором. За проволокой и забором — вышки для часовых.

В длину, от ворот, к юго-западному его концу, идет «линейка», то есть на камне настланы доски. Здесь в летнее время, а иногда и зимой — за наказание, происходит поверка.

Справа и слева от нее расположены большие бараки. У ворот — караульное помещение, канцелярия, барак чекистов и барак женщин. В ширину идут мастерские, электрическая станция, кухня, баня, лазарет, политический барак, цейхгауз и карцера.

Кто строил этот уголок, я не знаю. Говорят, что начат он при постройке Мурманской железной дороги, продолжен при пребывании на Севере англичан и кончен большевиками. Причем каждый внес свое: инженеры — плохие бараки, англичане — электрическую станцию, большевики — карцера. Что последнее произведение принадлежит им — это мне известно достоверно.

Нас вывели на линейку...

Остановили и начался прием... С палками в руках, в самой разнообразной одежде, с малиновым цветом на шапке или на петлицах, со всех сторон из всех бараков бежали к нам чекисты... Это была Соловецкая аристократия — войска внутренней охраны — бывшие сотрудники Г.П.У. Наше будущее начальство.

Начался «парад»...

Я был на войне. Слышал команды там, где он имеют действительное значение, где командой нужно вести человека на смерть и поэтому часто в нее вливается и злоба, и ярость, и самая нецензурная ругань, но я никогда не мог представить, чтобы команду нужно было так изгадить и исковеркать, как это сделали чекисты.

Нас было всего около ста человек, и над этими ста голодными, истощенными и замороженным людьми, измывались 25 человек. Это был какой-то сплошной никому ненужный рев. Они изощрялись один перед другим, но чего они хотели от нас, ни они не мы не понимали. Мне кажется это были просто люди уже перешедшие в стадию зверя, которому нужно порычать...

Вдруг сразу несколько человек, приложив руки к шапкам, пародируя старое офицерство, вытянулись и заорали исступленным голосом:

— Смирно! Товарищи командиры!.. — Шел помощник командира полка.

Бывший чекист, бывший проворовавшийся начальник конвойного дивизиона Соловецкого же лагеря. Теперь тоже арестант.

— Ты что? Ты где? Как ты стоишь? — Переплетая каждую фразу руганью заревел он на одного из арестантов.

— Помни, что ты в лагере особого назначения, — кричал он, ударяя на словах «особого назначения».

— В карцер его! — и опять ругань.

— И вот этого, еще и этого, пусть помнят, сукины дети, что они на Со-лов-ках! — растянул он последнее слово.

Моментально куча его сподвижников кинулась исполнять его приказание.

Нас отвели в барак... У меня с собой не было ни одной вещи, но один из арестантов попросил меня взять его узел, с ним я пошел на обыск.

— Деньги есть?

— Нет.

— Врешь! Если найду карцера попробуешь. По глазам вижу, что есть... — Во мне шла борьба... Я молчал...

Кончился обыск. Началось распределение по ротам, я попал в 7-ую.

Для того, чтобы увеличить ответственность за проступки, в Соловках введен воинский устав. — Разделение на роты, взводы и т.д. Все это устроено безалаберно, структура непонятна, но в общем помогает цели, преследуемой большевиками, — помогает давить человека. Конечно этого можно было достигнуть и иначе, но ведь они очень любят вводить все в рамку законности.

Привели меня в роту перед началом вечерней поверки.

Большой барак, шагов 100 в длину и 20 в ширину. Несмотря на мороз, дверь открыта, и несмотря на открытую дверь, ужасающий воздух... Внизу мороз, наверху нечем дышать. Испарения немытого тела, запах трески, одежды, табаку, сырости — все смешалось в густой туман, сквозь который еле мерцали две 10-ти свечевые электрические лампочки.

Все арестанты были дома... Нары в 4 ряда, идущие в длину барака, были сплошь завалены лежащими и сидящими на них людьми... Изможденные, усталые лица... Под лампочками грудой стоят голые тела с бельем и одеждой в руках — бьют вшей.