Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков

Она крестьянка. Вдова. У нее был грудной ребенок. За недостатком хлеба, вместе с ребенком она ушла из деревни и нанялась уборщицей в школу. Заведующий школой был коммунист. Вскоре же после ее поступления, он начал к ней приставать. На связь она не пошла, и он ей отомстил. — Ее обвинили в контрабанде, арестовали, долго держали в тюрьме и около года тому назад сослали в Соловки. Не желая расставаться с ребенком, она взяла его с собой. Детей там держать не разрешается, и с обратным этапом, ее отправили в Псков, уверив, что дело там пересмотрят, и ее может быть оправдают. В Пскове ее вызвали как бы на допрос. Ничего не подозревая, она, передав ребенка своей товарке по камере, пошла к следователю. Он задал ей какие-то вопросы и быстро отпустил в камеру. Ребенка своего она больше не видела. И вот теперь, ее уже второй раз везут в Соловки.

Она просила ей помочь. Я передаю ее просьбу.

Везли нас скоро. Наши вагоны были прицеплены к пассажирскому поезду. Через три дня утром мы прибыли в гор. Кемь.

Здесь нас должны были передать на ветку и отвезти за 12 верст на Попов Остров, соединенный с материком дамбой и железнодорожным мостом. Это был один из островов Соловецкого лагеря особого назначения. Наша каторга.

Часа в два дня, дверь в вагон шумно растворилась и в него, в полушубках, валенках, с револьверами на боку, ввалились два каких-то типа. От обоих пахло спиртом. За панибрата поздоровавшись с начальником конвоя, один из них сейчас же обратился к нему с вопросом:

— Ну как?.. Баб привез?.. Показывай! — И они вместе подошли к отдалению женщин.

Среди них была видная блондинка: ея мужа расстреляли, а ее сослали на 10 лет. Дорогой она держала себя скромно, плакала и видимо была очень удручена.

— Ну-ка ты! Повернись! — Обратился к ней один из типов. Блондинка продолжала сидеть спиной к решетке.

— Тебе говорят... — Повторил он.

— Всю дорогу морду воротит. — Сказал начальник конвоя.

— Ну ничего, пооботрется. А недурна! — Мотнув головой проговорил он и пошел по вагону.

— Ты за что? Ты за что? — Спрашивал он идя по коридору. — Вы за что? — спросил он одного из ехавших со мной офицеров, остановившись у нашего отделения.

— По 61-ой статье... За контрреволюцию, — ответил тот. — А, значит по одному делу. Приятно... На сколько?

— На три года.

— Мало!.. Я тоже был на три, два отсидел, еще три прибавили. Итого четыре. Ну до свидания. — Прибавил он и, хлопнув дверью, в сопровождении другого типа, вышел из вагона.

«Это ваш будущий командир полка и заведующий карцерами» сказал нам, указывая по их направлению один из конвоиров. «Поехали ловить шпиона... Сегодня бежал из лагеря. Тоже бывший офицер»... Прибавил он.

Я ничего не понимал. Бывший офицер! Он же командир полка! Он же арестованный. Ловит беглецов. С Соловков можно бежать. Почему он сам не бежит? Трудно было на мой взгляд совместить это, и понял я это только на Соловках.

На Поповом острове, было только три «административных лица» из центра. Начальник лагеря Кирилловский и его два помощника: один по административной, другой по хозяйственной части. Все остальные места занимались арестованными же.

Тонко и умно построили большевики Соловецкую каторгу... Да собственно и всю Pocсию.

Лишив людей самого необходимого, то есть пищи и крова, они же дали им и выход. Хочешь жить, то есть вместо полагающихся тебе 8-ми вершков нару иметь отдельную нару и получать за счет других лучшую пищу, становись начальником. Дави и без того несчастных людей, делайся мерзавцем, доноси на своего же брата, выгоняй его голого на работу... Не будешь давить, будут давить тебя. Ты не получишь 3-х лишних вершков койки, лишнего куска рыбы и сдохнешь с голоду.

И люди идут на компромисс. Да и удержаться трудно, ведь вопрос идет о жизни и смерти...

То же делается и во всей России, но на Соловках это наиболее резко выявлено.

Одним из таких поддавшихся людей и был наш будущий командир полка, знаменитый Ванька Т-в, теперь покойник. Его расстреляли. Он бывший офицер. За участие в белых войсках попал на Соловки. Есть было нечего, он поддался и дошел до должности командира полка. Но я никак не могу сказать, что это был совершенно отрицательный тип. Он хотел жить, делал свою «карьеру», но никогда не давил своего брата — «контрреволюционера», т.е. арестантов отбывающих наказание по контрреволюционным статьям. Его расстрел еще раз подтверждает, что для того, чтобы служить Советской власти нужно изгадиться до конца. Он не дошел до этого конца и, как непригодный для Советской власти элемент, был уничтожен.

На Севере смеркается рано...

Часа в 4 дня нас выгрузили из вагона. Как всегда, долго возились выстраивая и пересчитывая. Окружили конвоем и повели...

Идти пришлось недалеко, всего версты полторы. Издалека я увидел высокий забор... Вышки часовых... И громадные ворота.

Над ними надпись — «У.С.Л.О.Н.» — «Управление Соловецких лагерей особого назначения». «Кемский распределительный пункт».

Подошли... Все, даже уголовники, всегда наружно бодрящиеся и веселые, как-то приутихли. Жизнь кончается.