Двадцать тысяч лье под водой

Нашему удивлению не было конца, восклицания не умолкали. Нед называл рыб, Консейль их классифицировал, а я восхищался. Я никогда еще не видел этих прелестных рыб на свободе, в их родной стихии.

Я не стану перечислять все разновидности, которые промелькнули перед нашими ослепленными глазами, — это была целая коллекция Японского и Китайского морей. Их собралось здесь и кружилось больше, чем птиц в воздухе; вероятно, их привлекал электрический свет.

Вдруг в салоне стало светло, а стальные створы закрыли иллюминаторы. Волшебное зрелище в одно мгновение исчезло, но я еще долго представлял его, пока глаза мои не остановились на приборах, развешанных по стенам.

Компас все еще показывал курс на северо-восток, манометр — давление в пять атмосфер, соответствующее глубине пятьдесят метров, а электрический лаг — скорость пятнадцать миль в час. Я ждал капитана Немо, но он не появлялся. Было уже пять часов.

Нед Ленд и Консейль ушли в свою каюту, а я в свою, где меня уже ждал обед. Обед этот был на славу: суп из нежных морских черепах, барабулька с белой, слегка слоистой мякотью и филе из окуня, которое показалось мне вкуснее лососины.

Вечер провел я в чтении, письме и размышлениях, после чего лег на кушетку и заснул.

Глава пятнадцатая Письменное приглашение

На другой день, 9 ноября, я проснулся после глубокого двенадцатичасового сна. Консейль по обыкновению пришел узнать, как я провел ночь, и предложить свои услуги.

— А что Нед? — спросил я.

— Спит еще, — отвечал Консейль.

Я не мешал парню болтать, но самому мне было не до разговоров. Меня тревожило долгое отсутствие капитана Немо, но я надеялся увидеть его сегодня.

Я надел свое виссоновое платье, на что Консейль тотчас же сделал несколько критических замечаний.

— Из чего это сделано, с позволения их чести? — спросил он.

— Оно сделано из шелковистых прочных волокон биссуса, которым присасываются к утесам пинны, род двустворчатых моллюсков, во множестве встречающихся у берегов Средиземного моря.

В старину из них выделывали прекрасные ткани-виссоны, чулки и перчатки, очень мягкие и теплые. Таким образом, экипажу «Наутилуса» не нужны были ни хлопчатники, ни овцы, ни шелковичные черви.

Я отправился в салон. Там никого не было.

Я занялся изучением конхиологических сокровищ, хранившихся в стеклянных витринах, рылся в огромном гербариуме, наполненном самыми редкими морскими растениями, хотя и сухими, но сохранившими яркость окраски. Среди этих драгоценных водорослей я заметил каулерпу, падину, кладофору, красивый каллитамнион, нежный корсиканский морской мох алого цвета, ацетабулярию — одним словом, превосходнейшие образцы.

День прошел, а капитан Немо не удостоил меня своим посещением. Иллюминаторы в салоне оставались закрытыми. Кажется, здесь строго придерживались правила: хорошего понемногу.

Направление «Наутилуса» не изменилось, он шел со скоростью двенадцать миль в час на глубине от пятидесяти до шестидесяти метров.

На следующий день, 10 ноября, Нед и Консейль почти все время пробыли со мной. Они очень удивлялись отсутствию капитана.

— Болен он, что ли? — говорил Нед Ленд. — Или, может, он что-то против нас замышляет?

Мы, однако, пользовались полной свободой, нас прекрасно и изобильно кормили. У нас не было причин жаловаться.

Капитан строго придерживался условий договора.

С этого дня я начал вести подробный дневник моих приключений. Кстати, писал я на бумаге, изготовленной из взморника — морской травы.

11 ноября, рано утром, по «Наутилусу» распространился свежий воздух, и я догадался, что мы выплыли на поверхность океана, чтобы возобновить запас кислорода.

Я поднялся на палубу. Было шесть часов утра. Погода стояла пасмурная, море было серым, но спокойным и только слегка зыбилось.

Я не увидал никого, кроме рулевого в стеклянной рубке.

«Придет ли сюда капитан Немо?» — подумал я.

Усевшись на возвышении, образуемом корпусом шлюпки, я с удовольствием вдыхал насыщенный солью морской воздух. Мало-помалу туман рассеялся, солнце и море вспыхнули, как зажженный порох. Рассеянные по небу облака окрасились в яркие цвета с множеством великолепных оттенков; многочисленные перистые облачка, которые моряки называют «кошачьи языки», предвещали ветренную погоду. Но что значит ветер для «Наутилуса», который не боялся бурь?

Я еще любовался радостным, животворящим восходом солнца, когда услышал чьи-то шага, и уже приготовился раскланяться с капитаном Немо. Однако это был его помощник, которого я видел в наш первый день на «Наутилусе». Не обращая на меня внимания, он приложил к глазам подзорную трубу и стал очень внимательно исследовать горизонт. Окончив свои наблюдения, он подошел к люку и произнес фразу, которую я запомнил, потому что она впоследствии произносилась каждое утро:

— Nautron respoc lorni virch.

Что это означало, я не могу сказать.

С этими словами помощник ушел; я решил, что сейчас «Наутилус» начнет погружение, и потому вернулся в свою каюту.

Так прошло пять дней. Каждое утро я выходил на палубу; тот же человек произносил ту же фразу, капитан Немо не показывался.