Двадцать тысяч лье под водой

Captain Farragut was a good seaman, worthy of the frigate he commanded. His vessel and he were one. He was the soul of it. On the question of the monster there was no doubt in his mind, and he would not allow the existence of the animal to be disputed on board. He believed in it, as certain good women believe in the leviathan-by faith, not by reason. The monster did exist, and he had sworn to rid the seas of it. Either Captain Farragut would kill the narwhal, or the narwhal would kill the captain. There was no third course.	Капитан Фарагут был опытный моряк, поистине достойный фрегата, которым он командовал. Составляя со своим судном как бы одно целое, он был его душой. Существование китообразного не подлежало для него никакому сомнению, и он не допускал на своем корабле никаких кривотолков по этому поводу. Он верил в существование животного, как иные старушки верят в библейского Левиафана - не умом, а сердцем. Чудовище существовало, и капитан Фарагут освободит от него моря, - он в этом поклялся. Это был своего рода родосский рыцарь, некий Дьедоне де Г озон, вступивший в борьбу с драконом, опустошавшим его остров. Либо капитан Фарагут убьет нарвала, либо нарвал убьет капитана Фарагута. Середины быть не могло!
The officers on board shared the opinion of their chief. They were ever chatting, discussing, and calculating the various chances of a meeting, watching narrowly the vast surface of the ocean. More than one took up his quarters voluntarily in the cross-trees, who would have cursed such a berth under any other circumstances. As long as the sun described its daily course, the rigging was crowded with sailors, whose feet were burnt to such an extent by the heat of the deck as to render it unbearable; still the Abraham Lincoln had not yet breasted the suspected waters of the Pacific. As to the ship's company, they desired nothing better than to meet the unicorn, to harpoon it, hoist it on board, and despatch it. They watched the sea with eager attention.	Команда разделяла мнение своего капитана. Надо было послушать, как люди толковали, спорили, обсуждали, взвешивали возможные шансы на скорую встречу с животным! И как они наблюдали, вглядываясь в необозримую ширь океана! Даже те офицеры, которые в обычных условиях считали вахту каторжной обязанностью, готовы были дежурить лишний раз. Пока солнце описывало на небосводе свой дневной путь, матросы взбирались на рангоут, потому что доски палубы жгли им ноги и они не могли там стоять на одном месте. А между тем "Авраам Линкольн" еще не рассекал своим форштевнем подозрительных вод Тихого океана!
Besides, Captain Farragut had spoken of a certain sum of two thousand dollars, set apart for whoever should first sight the monster, were he cabin-boy, common seaman, or officer. I leave you to judge how eyes were used on board the Abraham Lincoln.	Что касается экипажа, у него было одно желание: встретить единорога, загарпунить его, втащить на борт, изрубить на куски. За морем наблюдали с напряженным вниманием. Кстати сказать, капитан Фарагут пообещал премию в две тысячи долларов тому, кто первым заметит животное, будь то юнга, матрос, боцман или офицер. Можно себе вообразить, с каким усердием экипаж "Авраама Линкольна" всматривался в море!
For my own part I was not behind the others, and, left to no one my share of daily observations. The frigate might have been called the Argus, for a hundred reasons. Only one amongst us, Conseil, seemed to protest by his indifference against the question which so interested us all, and seemed to be out of keeping with the general enthusiasm on board.	И я не отставал от других, выстаивая целыми днями на палубе. Наш фрегат имел все основания именоваться "Аргусом". Один Консель выказывал полное равнодушие к волновавшему нас вопросу и не разделял возбужденного настроения, царившего на борту.