Двадцать тысяч лье под водой

I have said that Captain Nemo wept while watching the waves; his grief was great. It was the second companion he had lost since our arrival on board, and what a death! That friend, crushed, stifled, bruised by the dreadful arms of a poulp, pounded by his iron jaws, would not rest with his comrades in the peaceful coral cemetery! In the midst of the struggle, it was the despairing cry uttered by the unfortunate man that had torn my heart. The poor Frenchman, forgetting his conventional language, had taken to his own mother tongue, to utter a last appeal! Amongst the crew of the Nautilus, associated with the body and soul of the Captain, recoiling like him from all contact with men, I had a fellow-countryman. Did he alone represent France in this mysterious association, evidently composed of individuals of divers nationalities? It was one of these insoluble problems that rose up unceasingly before my mind!

Я говорил, что капитан Немо плакал, смотря на море. Горе его было безгранично. Со времени нашего пребывания на "Наутилусе" погибал уже второй его товарищ. И какая смерть! Раздавленный, задушенный, исковерканный страшными щупальцами, измолотый железными челюстями, этот друг не будет покоиться среди своих товарищей в мирных водах коралловой гробницы! Что касается меня, мое сердце разрывалось от крика отчаяния, вылетевшего в разгаре этой битвы из уст того бедняги. Несчастный француз, забыв воспринятый диалект, снова обрел язык родной земли и своей матери для последнего, напрасного призыва! Итак, в числе товарищей капитана Немо, преданных ему душой и телом, так же, как он, бежавших от общения с людьми, находился мой соотечественник! Один ли представлял он Францию в этом таинственном сообществе, видимо, состоявшем из людей различных наций? Вот одна из неразрешимых проблем, все время возникавших в моем уме!

Captain Nemo entered his room, and I saw him no more for some time. But that he was sad and irresolute I could see by the vessel, of which he was the soul, and which received all his impressions. The Nautilus did not keep on in its settled course; it floated about like a corpse at the will of the waves. It went at random. He could not tear himself away from the scene of the last struggle, from this sea that had devoured one of his men. Ten days passed thus. It was not till the 1st of May that the Nautilus resumed its northerly course, after having sighted the Bahamas at the mouth of the Bahama Canal. We were then following the current from the largest river to the sea, that has its banks, its fish, and its proper temperatures. I mean the Gulf Stream. It is really a river, that flows freely to the middle of the Atlantic, and whose waters do not mix with the ocean waters. It is a salt river, sal ter than the surrounding sea. Its mean depth is 1,500 fathoms, its mean breadth ten miles. In certain places the current flows with the speed of two miles and a half an hour. The body of its waters is more considerable than that of all the rivers in the globe. It was on this ocean river that the Nautilus then sailed.

Капитан Немо вернулся к себе. Некоторое время я больше не видал его. Но какую грусть, отчаяние, нерешительность он должен бы испытывать наедине с самим собой, если судить по поведению судна, где капитан Немо был душой, ибо его душевное состояние сказывалось и на корабле. "Наутилус" то шел вперед, то возвращался, он перестал держаться определенного направления, плавал по воле волн, точно труп. Винт был очищен, но почти бездействовал. Капитан Немо вел судно по наитию. Он был не в силах расстаться с местом последнего сражения, с морем, что поглотило его друга! Так протекли десять дней. Наконец, 1 мая "Наутилус" решительно взял прежний курс на север, пройдя в виду Лукайских островов у Багамского пролива. Мы плыли по течению самой большой морской реки со своими собственными берегами, рыбами и температурой. Я говорю о Гольфстриме.