Двадцать тысяч лье под водой (без указания переводчика)

Я наклонился в знак согласия. Так как капитан не задавал мне вопроса, то ответа и не требовалось. Этот человек объяснялся по-французски совершенно свободно, без всякого акцента. Фразы были отчетливы, слова точны, и сама речь замечательно легка; но тем не менее я не чувствовал в нем соотечественника.

Он продолжал речь в следующих выражениях:

— Вы, конечно, нашли, что я слишком долго медлил с моим вторым визитом. Я долго колебался. Крайне неблагоприятные обстоятельства свели вас с человеком, который порвал все связи с обществом.

— Невольно! — сказал я.

— Невольно? — повторил вопросительно неизвестный, слегка повышая голос. — Но разве тоже невольно «Авраам Линкольн» охотится за мной во всех морях? Разве вы невольно отправились путешествовать на «Аврааме Линкольне»? Разве невольно ваши ядра скользили по остову моего судна! Разве невольно Нед Ленд нанес ему удар своим гарпуном!

В этих словах я слышал сдержанное раздражение. Но на все эти обвинения у меня был готов ответ.

— Милостивый государь, — отвечал я, — вы игнорируете те слухи, которые ходили о вас как в Америке, так и в Европе. Вы, вероятно, не знаете, что несколько различных случаев, вызванных столкновением с вашим судном, взволновали общественное мнение на обоих континентах. Я не стану утомлять вас перечислением бесчисленных гипотез, предлагавшихся для объяснения необъяснимого феномена, секрет которого был известен только вам. Но верьте, что, преследуя вас до отдаленных морей Тихого океана, «Авраам Линкольн» охотился за каким-то чудовищным морским существом, от которого необходимо было во что бы то ни стало освободить океан.

По губам капитана скользнула легкая улыбка.

— Господин Аронакс, — возразил он, — осмелитесь ли вы утверждать, что ваш фрегат не стал бы преследовать подвижное судно таким же образом, как и предполагаемое им чудовище?

Этот вопрос поставил меня в затруднение, так как, несомненно, капитан Фаррагут не стал бы колебаться. Он считал своим долгом уничтожить все подобные аппараты так же, как и гигантского нарвала.

— Теперь вы понимаете, милостивый государь, — продолжал неизвестный, — что я имею право относиться к вам как к врагам.

Я по-прежнему хранил молчание. К чему оспаривать предположения, когда сила может опрокинуть лучшие доводы!

— Я долго колебался, — продолжал капитан. — Ничто меня не обязывало оказывать вам гостеприимство. Если бы я должен был освободиться от вас, мне ни к чему было с вами вторично видеться. Я бы велел вас вывести на палубу того судна, которое послужило вам убежищем. А затем опустился бы в глубину океана и навсегда бы забыл о вашем существовании. Разве я не имел на это права?

— Это право — право дикаря, — ответил я, — но во всяком случае не цивилизованного человека.

— Господин профессор, — живо возразил капитан, — я не считаю себя тем, кого вы называете цивилизованным человеком! Я всецело порвал с обществом по причинам, в которые никого не желаю посвящать. Я более не подчиняюсь его правилам и прошу вас никогда не ставить их мне на вид.

Это было сказано откровенно, вспышка гнева отразилась в огоньке, блеснувшем в глазах незнакомца, и мне представилось, что в жизни этого человека было что-то ужасное. Он не только поставил себя вне человеческих законов, но и стал независим и свободен в самом широком значении этого слова.

Кто бы осмелился его преследовать в глубинах морей, когда на их поверхности он разрушал все направленные против него усилия. Какой корабль мог устоять, получив удар от этого подводного монитора? Какой броненосец, как бы ни была толста его броня, мог бы выдержать удары его тарана? Никто из людей не смел бы потребовать у него отчета в действиях. Бог, если он в Него верил, совесть, если он ее имел, были единственные его судьи, от которых он зависел.

Все эти мысли быстро промелькнули в моем уме, в то время когда этот странный человек стоял молча, как бы погруженный в свои мысли. Я его рассматривал со страхом и с интересом, без сомнения, точно таким же, с каким Эдип смотрел на сфинкса.

После довольно продолжительного молчания капитан обратился ко мне.

— Я колебался, — сказал он, — но потом я пришел к заключению, что мой личный интерес можно будет в данном случае согласовать с тем естественным чувством сострадания, на которое каждый человек имеет право претендовать. Вы останетесь на моем судне, потому что судьба вас сюда забросила. Вы будете пользоваться свободой, и взамен этой свободы — впрочем, весьма относительной — я предложу вам только одно условие. Одного вашего обещания исполнить его мне достаточно.

— Говорите, милостивый государь, — ответил я, — я наперед знаю, что это одно из тех условий, которое честный человек может принять.