Двадцатое июля

— А вы после того спектакля, что устроили мне в Ставке, рассчитывали на полную свободу действий? Доктор, — Гиммлер поднял стакан с соком, посмотрел на свет, увидел осадок и поставил обратно, — любой другой на моем месте давно уже отправил бы вас на беседу с юношей по имени Кальтенбруннер. Или с папашей-Мюллером. А то и просто расстрелял бы вас или повесил. Но я этого не делаю. И знаете, почему? Потому что вы мне пока нужны. И не только в качестве врача. Мне известно, что во время беседы с госпожой Ингрид вы обсуждали вопрос, как можно воздействовать на рейхсфюрера Гиммлера, чтобы тот согласился выпустить из концентрационных лагерей нескольких евреев. Так ведь?

— Зачем вы спрашиваете, если все знаете?

— Мои люди отследили лишь то, что вы встречались. — Гиммлер перешел к рыбе. — Остальное я додумал. Точнее, просчитал. Спросите — как? Очень просто. Госпожа Ингрид связана с группой швейцарских промышленников. Те, в свою очередь, имеют влияние на так называемый Международный Красный Крест, про который вы мне прожужжали все уши. А раз они через нее вышли на вас, значит, им нужны те самые евреи-заключенные. Богатые евреи! Надеюсь, вы не проговорились фрау Ингрид о фюрере?

Доктор едва не поперхнулся:

— Нет.

— Правильно сделали. В ваших интересах молчать. А еще лучше — вообще забыть о том, что произошло в «Фольфшанце». Итак, что предлагают рейхсфюреру господа из Швейцарии за подобный шаг?

Керстен отодвинул тарелку:

— Вы сейчас говорите серьезно?

— Да.

— В таком случае готов сообщить: эти господа намерены выплатить вам за каждого вывезенного еврея определенную сумму.

— Точнее.

— Пятьдесят швейцарских франков за обычного и пятьсот — за чем-либо выдающегося. — Керстену тяжело дались последние слова: от них несло работорговлей.

Гиммлер снял пенсне, достал фланелевый платок и принялся протирать им линзы. Если б не генеральский мундир, он запросто сошел бы сейчас за врача или учителя математики. Скорее даже истории. Точным наукам Гиммлер всегда предпочитал гуманитарные.

— Кто будет определять значимость евреев?

— На данный момент мне сложно ответить. Все это обсуждалось пока только теоретически. Но если госпожа Ингрид получит официальное подтверждение, то данный вопрос будет решен в вашу пользу. Возможно, на ваших условиях.

— Ваша дама не получит никакого подтверждения. Ни официального, ни прочего. Переговоров с ней я вести не буду. — Гиммлер надел пенсне и спрятал фланельку. Учитель истории пропал. Перед Керстеном вновь сидел рейхсфюрер. — Я буду разговаривать только с официальным лицом. Когда-то, доктор, вы мне говорили о графе Бернадотте. Фольке Бернадотте. Помните? Насколько мне известно, — а ему это было известно, поскольку информация пришла от Шелленберга, — он сейчас занимает довольно высокий пост в шведском Красном Кресте. Вот с ним вы мне и организуете встречу.

Взгляд Керстена задержался на сухих холеных руках Гиммлера. С тщательно наманикюренными ногтями. «А ведь членам СС запрещено делать маникюр, — мелькнула несвоевременная мысль. — Господи, о чем я думаю? Да ведь он же согласился на переговоры! Неужели ледник начал таять? Нет, конечно, кроме вызволения людей, с ним других дел никто иметь не будет. Ведь он палач. Палач с холеными руками. Дьявол, сдались мне эти руки…»

Гиммлер наблюдал за доктором и думал, сколь долго еще Керстен будет находиться в его услужении. А ведь рано или поздно наступит час, когда от его услуг и от него самого придется избавиться. Такова реальность.

— И поторопитесь, господин доктор. — Гиммлер встал из-за стола, давая понять, что разговор окончен. — Пока я не передумал.

* * *

«Любимая. К сожалению, я не смогу к тебе приехать, как обещал, 29 июля. В связи с произошедшими событиями я вынужден созвать на 30-е число руководителей штабов гаулейтеров. Совещание продлится два или три дня. Нам нужно срочно обсудить вопрос усиления военного потенциала рейха. А потому, повторюсь, я не смогу приехать к тебе раньше, чем 5 августа.

Очень хочу выспаться. Просто мечтаю об этом.

Люблю тебя больше прежнего.

Твой М.»

Борман перечитал письмо к жене Герде и запечатал его.

Он врал. Совещание с гаулейтерами и начальниками штабов по поводу мобилизации новых формирований и создания отрядов местной обороны состоялось два дня назад. Но Борман не мог оставить столицу даже на один день. Неустойчивость власти ощущалась им физически. Ежеминутно. Ежесекундно.