Двадцатое июля

Геринг снял фуражку, передал адъютанту, вытер вспотевший лоб платком и направился в дом.

Геббельс, прибывший несколько ранее, уже сидел перед камином с бокалом коньяка. При появлении рейхсмаршала он вяло улыбнулся и процедил сквозь зубы:

— Спасибо, Герман. Твои люди вовремя спасли наше дело.

«Интересно, — подумал рейхсмарашл авиации, хотя лицо его при

этом выражало полную открытость, — возбуждаясь с женщинами, он тоже говорит им, что занимается плотской любовью только во имя нашего дела?»

Борман спустился по лестнице. Китель расстегнут, надет поверх белой майки. «Волосы мокрые, — отметил Геринг. — Видимо, только что принял ванну. Спокоен».

— Господа, — на правах хозяина дома Борман взял слово первым, — не будем тратить время на эмоции. Как вам известно, фюрер скончался. Однако Германия жива. И должна продолжать жить. А значит, дело фюрера должно быть продолжено. И кем, если не нами? Теми, кто стоял рядом с Адольфом Гитлером все эти годы…

Геринг, в отличие от Геббельса, всю лишнюю, но столь востребованную в таких случаях словесную шелуху пропускал мимо ушей. Пока рейхслейтер изощрялся в красноречии, он вспоминал, как Борман женился в 1929 году на Герде Бух — довольно привлекательной девице, с которой он и сам бы был не против переспать. Свидетелем на их свадьбе был сам Гитлер. Адольф веселился, трепал невесту по щеке, говорил Борману, будто завидует ему. А после, когда молодых расписали, Ади первым сел в свадебный автомобиль, на переднее сиденье, и кричал всем прохожим, что его друг женился…

Борман говорил медленно, основательно, тщательно подбирая каждое слово.

«Жалкий Мефистофель, — Геринг снова ушел в размышления. — А ведь совсем недавно стоило тебе при обсуждении военной обстановки положить перед Гитлером записку, порочащую того или иного генерала, как все решалось в прямо противоположном направлении. Интересно, а с кем из нас ты теперь будешь вести себя так же? Со мной или с этим коротколапым инвалидом?»

Геринг никак не мог простить Борману, что тот стал для Гитлера незаменимым человеком, оттеснив его, законного преемника, на второй план. Медленно, постепенно, тщательно продумывая каждый шаг, Борман превратился для фюрера в нечто большее, нежели секретарь или доверенное лицо. Он стал необходимостью. Тенью. Геринг прекрасно понимал: сам он ради завоевания любви Гитлера никогда бы до поведения Бормана не опустился. Но Гитлер, увы, обожал именно таких людей. Рейхсмаршал постоянно помнил об этой черте фюрера, и потому обида никак не проходила.

— Теперь нам следует подумать о будущем Германии, — продолжал Борман. — Мне бы хотелось услышать от вас соображения по поводу ведения наших дальнейших военных действий.

Геринг понял: настал его выход.

— Во-первых, — медленно начал он, — следует признаться самим себе, что продолжать войну на два фронта нам уже не по силам. Да, на данный момент наши войска сдерживают наступление американцев и англичан, но ценой каких усилий? А те же русские довольно быстро освоили наступательное движение и теперь им успешно пользуются. Думаю, нам в первую очередь следует предпринять такие меры, чтобы мы могли снять с Западного фронта часть наших войск и направить их на восточное направление.

— Предлагаете переговоры? — подал голос Геббельс:

— Я бы данное предприятие так не называл. Скорее обоюдное соглашение. В конце концов, Черчиллю ведь тоже вряд ли понравится, если на берегу Ла-Манша англичане будут видеть рожи сибирских мужланов.

— Черчилль и наши-то лица не хочет видеть, — съязвил Геббельс. — По крайней мере исходя из его письма Сталину и Рузвельту от 12 июня, я думаю, с англичанами мы общего языка не найдем.

Рейхсмаршал наморщил лоб. Память быстро пролистала страницы прошлого месяца. Вспомнил.

* * *

Разведка в тот день донесла, что Черчилль предоставил на рассмотрение глав союзных держав проект официального заявления, в котором, в частности, говорилось: