Двадцатое столетие. Электрическая жизнь (старая орфография)

Публика слушала ее сперва въ изумленномъ молчаніи, но, послѣ нѣсколькихъ уже мгновеній, поднялся ропотъ негодованія, совершенно заглушившій ея голосъ. Дѣло въ томъ, что у пѣвицы обнаружилась страшнѣйшая хрипота. Она визжала, словно немазанное колесо, гнусила и квакала по истинѣ невыносимѣйшимъ образомъ. Вмѣсто великолѣпной пѣвицы, обладавшей дивнымъ серебристымъ голосомъ, пѣлъ, если можпо такъ выразиться, жесточайшій простудный насморкъ, а между тѣмъ въ зеркалѣ телефоноскопа она продолжала улыбаться, веселая и торжествующая какъ десять лѣтъ тому назадъ, — въ самомъ разцвѣтѣ своей славы и красоты.

По знаку, поданному Филоксеномъ Лоррисомъ, инженеръ поспѣшилъ остановить исполненіе «Фауста», помѣстивъ взамѣнъ въ телефоноскопъ исполненіе Аделиной Патти большой аріи изъ «Ламермурской невѣсты». Уже при появленія Патти, — этого соловья девятнадцатаго столѣтія, ропотъ замолкъ. Впродолженіе цѣлыхъ пяти минутъ любители и любительницы музыки восторженно кричали «браво» и, откинувшись въ кресла, заранѣе предвкушали ожидавшее ихъ наслажденіе. Дзинъ… дзинъ… и г-жа Патти начинаетъ исполнять свою арію… Въ толпѣ слушателей пробѣжало движеніе. Всѣ переглядываются, непозволяя себѣ еще, однако, никакихъ замѣчаній… Патти продолжаетъ пѣть… Нельзя болѣе сомнѣваться въ томъ, что и она, подобно первой пѣвицѣ, жестоко простудилась. Ноты задерживаются у нея въ горлѣ, или выходятъ оттуда измѣненными самой отчаянной хрипотой. Кажется, будто въ голосовой щели у этого соловья сидитъ не то чтобы одна кошка, а цѣлая стая котовъ, одновременно мяукающихъ на всевозможные лады. Все общество поражено понятнымъ недоумѣніемъ. Изумленные гости начинаютъ переглядываться и перешептываться. Кое-гдѣ въ заднихъ рядахъ слышится даже сдержанный смѣхъ. Тѣмъ временемъ въ зеркалѣ телефоноскопа граціозная и улыбающаяся дива, нимало не смущаясь, продолжаетъ съ визгомъ и хрипомъ исполнять свою арію!

Филоксенъ Лоррисъ, озабоченный мыслями о своемъ крупномъ предпріятіи, не сразу обратилъ вниманіе на несчастную случайность съ Аделиной Патти. Недовольный ропотъ гостей указалъ ему, однако, что съ концертомъ у него обстоитъ не совсѣмъ благополучно. Онъ приказалъ тогда перейти къ третьему нумеру программы, гдѣ исполнителемъ являлся пѣвецъ прошлаго столѣтія Форъ.

Съ первыхъ же нотъ выяснилось, что этотъ несчастливецъ страдаетъ въ такой же степени простудой, какъ Патти и звѣзда Іокагамской оперы. Что бы это могло значить? На всякій случай рѣшено было перейти отъ пѣнія къ декламаціи. Оказалось, однако, что Муне-Сюлли, одинъ изъ знаменитѣйшихъ трагическихъ артистовъ минувшаго столѣтія, выступившій въ монологѣ Гамлета, былъ совсѣмъ безъ голоса. He было также ни малѣйшей возможности разслышать Кокелена младшаго, въ одной изъ самыхъ забавныхъ сценъ его репертуара. Тоже самое приключилось и со всѣми остальными артистами. Странно! Что бы могла значить такая шутка?

Ужь не мистификація-ли это?

Взбѣшенный до-нельзя Филоксенъ Лоррисъ приказалъ остановить телефоноскопъ, и самъ отправился розыскивать сына.

Жоржъ и Эстелла съ своей стороны всюду искали Сюльфатена. Филоксенъ Лоррисъ встрѣтился съ ними въ маленькой проходной комнатѣ.

— На васъ была возложена музыкальная часть программы. Потрудитесь же объяснить мнѣ, что все это значитъ? — спросилъ онъ. — Я открылъ вамъ неограниченный кредитъ, разсчитывая слушать превосходнѣйшихъ современныхъ и прежнихъ артистовъ, а вы угощаете меня все, какъ на подборъ, охрипшими и осипшими безголосыми пѣвцами и пѣвицами.

— Положительно не понимаю, какъ это могло случиться, — сказалъ Жоржъ. — Мы, само собою разумѣется, купили превосходнѣйшія клише. Очевидно, съ ними случился какой-то необычайный, неслыханный казусъ!..

— Мнѣ это кажется тѣмъ болѣе страннымъ, что я, признаться, позволила себѣ испробовать многія клише на телефоноскопѣ г-жи Лоррисъ. — замѣтила Эстелла. — Исполненіе оказалось великолѣпнымъ. He было ни малѣйшихъ слѣдовъ охриплости…

— Вы пробовали клише Аделины Патти?

— Должна сознаться, что пробовала.

— И не замѣтили у нея насморка?

— Вся пьеса была дивно хороша!.. Я передала клише г. Сюльфатену, котораго теперь ищу, чтобы спросить у него…

Жоржъ, который во время этого объясненія вошелъ въ кабинетъ Сюльфатена, поспѣшно вернулся оттуда съ нѣсколькими клише въ рукахъ.

— Ну-съ, я нашелъ теперь разгадку тайны! Сюльфатенъ оставилъ ночью наши музыкальныя фонограммы у себя на верандѣ, чуть что не подъ открытымъ небомъ… Нѣкоторыя изъ нихъ лежали тамъ до сихъ поръ. Ночь была холодная, и всѣ наши фонограммы простудились, или, правильнѣе говоря, отсырѣли. Наши клише теперь никуда не годятся.

— Что за животное этотъ Сюльфатенъ! Вѣдь надо же ему было испортить мнѣ весь концертъ! Это идіотство, да и только. Весь мой вечеръ теперь не удается! Это выходитъ просто курамъ на смѣхъ. Вся печать начнетъ надъ нами издѣваться. Фирма Филоксена Лорриса нажила себѣ немало враговъ, и они не упустятъ случая поднять меня на зубокъ… Что теперь дѣлать?

— He смѣю… — робко начала Эстелла и остановилась.

— Что тутъ стѣсняться! Говорите скорѣе!