Двадцатые (СИ)

Вторая часть этой детективной истории начинается с того, что через несколько месяцев после смерти Лейста в Москве появляются представители крупного консорциума из Берлина. Немцы пробиваются на прием к большевистским вождям, и на хорошем русском языке говорят примерно следующее – господа большевики, вашу власть никто не признает, но мы готовы разрушить круговую поруку этого всеобщего бойкота. За это руководство нашего концерна просит у Советской власти всего лишь концессию на право добычи полезных ископаемых в районе Курской магнитной аномалии. Лет эдак на десять, на льготных условиях. Что скажете, господа большевики?

При этом немцы особо и не скрывали, что – да, архив Лейста у них. Нет, они его не отдадут. И не поделятся. И не покажут. И даже одним глазком.

К чести большевиков надо признать, что они были кем угодно, только не дураками. Уже через несколько дней нарком торговли и промышленности Леонид Красин встречался с «российским душеприказчиком» недавно почившего профессора Лейста, известным физиком и геофизиком профессором Петром Лазаревым.

Леонид Красин

Петр Петрович все обстоятельно объяснил, а Красин, как профессиональный инженер-практик, практически все понял. Коллеги изучили рукопись, чтобы понять – какими же активами обладает молодая Советская республика. Как выяснилось – не очень большими. Рукопись Лейста носила общетеоретический характер, и содержала в основном общее описание магнитного поля в области Курской магнитной аномалии, но без всяких географических указаний и без числовых данных. Самые важные данные – сетка, наложенная на местность, оказались у немцев. И это было грустно, потому что у большевистского правительства был особый интерес к курскому железу. Он состоял в том, что Советская Россия потеряла не только бакинскую нефть и донецкий уголь – за границей оказалось и криворожская железная руда, самое большое и инфраструктурно освоенное месторождение Российской империи.

Поэтому по итогам встречи было принято решение вложиться в исследования аномалии организационно и финансово, перемерить все за Лейстом, и забить немцам баки. Если все делать с господдержкой, а не в одиночку, как Лейст, это займет не десять лет. А для этого необходимо создать специальную комиссию по Курской магнитной аномалии. Немцам же пока не будем говорить ни да, ни нет, придержим их на коротком поводке. Получится управиться своими силами – честь и хвала ученым молодой Республики. Нет – тогда уж придется отдавать концессию.

Это – на секунду! – осень 1918 года, в стране голод, разруха, Гражданская война и прочий «Юденич под Петроградом».

С тех пор и до самого финала за проблемой Курской магнитной аномалии пристально следили на самом верху, периодически выпуская разнообразные документы на эту тему, подписанные знакомыми автографами.

А дальше… Дальше началось то, что я называю «Калидонской охотой на железную руду».

Помните, в Древней Греции случались события, на которые съезжались чуть ли не все известные герои Эллады?

Поход за Золотым руном, например. Или Калидонская охота, собравшая всех, от Тезея до Ясона.

Так и здесь – Курская магнитная аномалия стала своеобразной воронкой, эдаким смерчем, втягивающим в себя чуть ли не всех героев этой книги.

Будущего профессора МГА Петра Лазарева, читавшего курс «Физические методы разведки рудных месторождений», московские физики не любили – за пронырливость и умение получать самые выгодные «подряды» на научную деятельность. Поэтому, когда пошел слух о создании новой комиссии, к работающему в Наркомпросе уже знакомому нам «профессору-боевику» Костицыну явилась делегация жалобщиков с вопросом: «Почему опять он?».

Костицын отправился решать вопрос к «старшему над наукой» в народном комиссариате, тогдашнему ректору МГА Дмитрию Артемьеву. Именно во время этого разговора и случилось то самое видение «большевик в облачении католического кардинала», о котором он рассказывал выше.

Артемьев, по своему обыкновению, ничего не решил, но это и не важно – КМА уже захватила Костицына в свою орбиту, и вскоре он состоял членом новообразованной Комиссии.

Владимир Александрович и Юлия Ивановна Костицыны. Париж, 1946 г.

Вот как он описывал работу Комиссии, собравшей множество гениев и считающих себя таковыми (в скобках – мои примечания):