Двадцатые (СИ)

Долго ли, коротко ли в обширном здании квартировали многие в ту пору безвестные молодые люди, которые впоследствии стали весьма знаменитыми инженерами-металлургами, прославленными разведчиками земных недр, конструкторами, учеными, руководителями гигантских предприятий и строек. И жила в комнате-боковушке чета молодоженов — Борис и Лидия Некрасовы, пара общительная, гостеприимная и песенная. Лидия обладала хорошим голосом, немного училась музыке и могла играть на фортепьяно, которого в общежитии, к сожалению, не было. Зато имелась гитара, купленная коммунарами в складчину.

Почти все студенты, несмотря на молодость, успели повоевать на гражданской, в их биографиях было много общего, а потому при встречах вспыхивали воспоминания, велись долгие задушевные разговоры.

На застеленной газетами столешнице поднимается горка пайковой вяленой воблы, дымящийся котелок с картошкой в мундире, кружки, наполненные морковным чаем. Во главе застолья — круглолицая, черноволосая красавица тревожит струны гитары и поет:

Развевалися знамена,

Из тайги на вражий стан

Шли лихие эскадроны

Приамурских партизан.

А вторит ей высоким сочным голосом русоволосый, голубоглазый студент-первокурсник, который недавно приехал в Москву с Дальнего Востока, где сражался в рядах красных партизан.

Так было не раз. Но в один из студенческих вечеров молодая хозяйка не могла, как прежде, управлять застольем. Она ждала первенца и, приустав, полулежала на постели, а лишь время от времени поднималась и потихоньку напевала свою любимую:

Эх да василечки,

Веселые цветочки...

В тот вечер русоволосый студент ей не подпевал. Он молчал даже тогда, когда товарищи говорили о боях гражданской войны. Он встал и прошел к вешалке, где висела его длиннополая шинель, и вскоре вернулся с толстой тетрадкой в руке. Смущенно улыбнувшись, сказал:

— Вот что, други, я, грешным делом, понемножку перевожу бумагу. Пишу, одним словом. И хочется кое-что вам почитать. Потерпите?

— Давай, Саша, послушаем, — ответил Борис. — Давно ждем, когда ты раскроешь свои тайные труды.

И хриплым от волнения голосом голубоглазый гость начал читать...

А вот так – сегодня. Не очень-то и изменилось - разве что деревья выросли, да пару окон пробили. (фото автора)

На самом деле с писательством Фадеева все было не так благостно. Первые попытки будущего классика советской литературы писать друзья вовсе не приветствовали. Напротив – Сашку за них, как сейчас говорят, «троллили».

И вновь послушаем очевидца – все того же Ядерщика: «Писать начал он на наших глазах в общежитии, но мы не придавали серьезного значения его творческой работе. Написав первые главы своей повести «Разлив», он предложил нам прочитать, но, когда Саша вышел из комнаты за своей рукописью, мы решили, что надо как-то воздействовать на него и отучить заниматься глупостями.

– Пусть лучше зачеты сдает, – сказал Апряткин.

Когда Саша вернулся с объемистой папкой исписанных листов бумаги и начал читать главы своей повести, мы его прерывали своими резкими репликами и делали такие едкие замечания, что он не выдержал пытки, выскочил из комнаты, а рукопись порвал. С нами он не разговаривал несколько дней. Но желание писать в нем было так сильно, что он восстановил все написанное и был прежним веселым общительным Сашей».

Когда-то я учился в техническом вузе. Это было довольно давно, но как сейчас помню, как преподаватель этики и эстетики грустно рассказывал нам, первокурсникам, на лекции:

- Вы знаете, у нас ведь раньше был даже Клуб поэтов. К сожалению, из поэтов получаются плохие инженеры. В общем – их почти всех отчислили…

Примерно то же было и здесь. Первый красавец Горной академии запустил учебу, но сделать ничего не мог - тяга к писательству забирала его все сильнее и сильнее…

Почему?

Мне кажется, это время было такое.

Было то время чем-то пропитано. Что-то было растворено – не то в воздухе, не то в воде…

Знаете что? Давайте я вам одну историю расскажу.

Есть довольно известное фото Александра Фадеева и Константина Симонова с ленинградскими писателями. Вот оно.

Человек, стоящий предпоследним справа, напишет на смерть Фадеева щемящие строки, в которых тоже вспомнит его пение:

Над серебряной рекой,

Над зелёным лугом

Всё я слышу день-деньской

Звонкий голос друга.

«Над серебряной рекой,