Двадцатый век. Изгнанники: Пятикнижие Исааково; Вдали от Толедо (Жизнь Аврама Гуляки); Прощай, Шанхай!

Генеральная репетиция грядущей войны — жестокая гражданская бойня в Испании — закончилась победой фашистской фаланги над республиканским Народным фронтом. Интербригады, этот звездный миг всемирной солидарности с Республикой, потерпели тяжелое поражение, и во французских лагерях для перемещенных лиц к северу от Пиренеев уже звучали все языки мира. Тем временем нацистская Германия в царящей суматохе и при равнодушном молчании Запада без единого выстрела отхватила себе сначала Австрию, а потом Чехословакию.

Однако же и на Западе, и на Востоке все-таки помнили пословицу про аппетит, который приходит во время еды. Поэтому все европейские государства без излишнего шума стягивали к своим границам войска, вводили чрезвычайные меры безопасности, втайне молча мобилизовывали резервистов — и при этом в один голос уверяли, что международные договора соблюдаются, все под контролем и никакой военной напряженности нет. Как в песенке: Tout va très bien, madame la Marquise…[25]

Местное население, со своей стороны, хорошо знало историю с упомянутой маркизой, которую упорно убеждали, что все в порядке, когда у нее в имении полыхал пожар, — и потому лихорадочно запасалось продовольствием, горючим и даже кровяной плазмой.

Тем, кто еще питал иллюзии, что конфликт в Европе можно будет предотвратить посредством дипломатических компромиссов, а территориальные притязания Рейха удовлетворить, жертвуя порядочные ломти «незначительных» государств, достаточно было развернуть газеты и прочитать, что происходило на Дальнем Востоке. А там прочно ступила на континент Япония, начав с аннексии Кореи в 1910 году. В начале тридцатых годов она овладела Маньчжурией и создала там новое государство Маньчжоу-го. Марионетка Пу И, отпрыск императорской династии Айсин Гёро, предоставил японцам полную свободу действий на территориях, граничивших с Монгольской Народной Республикой — союзником Страны Советов.

Пока что международные телеграфные агентства называли всего лишь пограничными инцидентами кровавые столкновения между Дальневосточными частями Красной Армии и 6-й Квантунской армией Японии под командованием генерала Риппо Огису у озера Хасан в июле 1938-го и под Халхин-Голом — десять месяцев спустя. Но их вполне можно было толковать как прелюдию к надвигавшейся войне. Дальше, на азиатском юго-востоке, полыхал в пламени антиколониальной борьбы французский Индокитай. Ее идейным вождем был все еще мало известный член компартии Франции, завсегдатай кафе Монпарнаса, а также тюрем Сайгона и Бангкока, поэт и журналист Нгуен Тат Тхань, впоследствии прославившийся под псевдонимом Хо Ши Мин.

Молнии раздирали небо над Евразией, и хрупкий мир под этим небом замер в ожидании бури. Хильда, однако, была далека от политики и ничем таким не интересовалась.

Она брела все дальше по набережной, потом перешла по мосту на остров Сите и вскоре остановилась перед Собором Парижской Богоматери, засмотревшись на его могучие и в то же время изящные архитектурные объемы, на готическое солнце над входом, многоцветные витражи. В памяти всплыла знакомая с юных лет история Квазимодо и Эсмеральды…

Она долго стояла, любуясь величественным храмом и грызя хлеб. Ее созерцание прервал мягкий, теплый голос.

— Дарю вам этот кафедральный собор. Он — ваш!

Хильда не заметила, когда рядом с ней оказался этот молодой, темноволосый, по-южному смуглый человек со скуластым деревенским лицом — уж не кузен ли ее вымышленного провансальца из бистро? Во всем его облике и поведении было что-то открытое и веселое.

— Спасибо. А вы щедры.

— Пустяки. Вы американка?

С набитым ртом она отрицательно покачала головой.

— Шведка? Нет-нет, голландка — я угадал? Конечно, голландка! Вы вообще-то говорите по-французски?

— Когда в Сан-Суси разговаривали по-французски, вы у себя в Провансе еще мычали хором со своими коровами.

— Ага, ясно — немка, значит. Еще одна попытка, если позволите: вы ведь не одобряете Гитлера, правда?

— Терпеть его не могу.

— Слава Богу! Röslein, Röslein, Röslein rot, Röslein auf der Heiden…[26] — спел он, а Хильда чуть не подавилась своим багетом.

— Вы что, тоже немец?

— Упаси меня Бог. Самый обыкновенный чех. Кстати, хочу заметить, что когда Кафка в Праге писал по-немецки, вы у себя в Саксонии все еще мычали хором со своими коровами. Слыхали о таком городе — Прага? Впрочем, что я говорю! Конечно, слыхали. Ведь вы его только что оккупировали!

— Это не я. Как раз тогда я была в кино.

— Замечательно! Давайте поужинаем вместе и вы расскажете мне содержание фильма.

— Ну, вы и нахал!

— Такие уж мы, поляки.

Она рассмеялась:

— А только что были чехом!

— Я так сказал? Не будем спорить по мелочам, ладно?

— Как насчет имени — это тоже мелочь?

— Имя у меня есть! — подняв глаза к небу, он вдруг просиял: — Владек! Меня зовут Владек!

— Это вы сейчас придумали?

— Как вы догадались? А вас как зовут, фрейлейн?

— Хильда.

— Честное слово?

— А что, надо было соврать? Здесь принято скрывать свое имя?