Двадцатый век. Изгнанники

…Раввин и двое его спутников пробирались сквозь столпотворение на улицах Хонкю. Здесь никогда не иссякали толпы пройдох — горластых, торгующих и торгующихся, хватающих прохожих за полы и готовых в любой момент сдернуть у кого-нибудь с головы шляпу и удрать. Им ничего не стоило раствориться в хитросплетении узеньких боковых улочек, где бесчисленные побирушки выпрашивали милостыню. Часто это были люди без рук или без ног, и всегда без какой-либо надежды на будущее. Над всем этим стоял невообразимый гомон, перемежаемый сухой, как далекие пулеметные очереди, дробью деревянных молоточков, колотивших по дощечкам — таким способом продавцы привлекали внимание покупателей.

Трое иммигрантов не знали, что в двадцати шагах за ними следовал, довольно бесцеремонно расталкивая прохожих, Шломо Финкельштейн. Этот жулик и песокрад по собственной инициативе взял на себя миссию телохранителя, ибо кому как не ему было знать, что у шанхайцев имеется сто один верный способ обобрать зазевавшегося обывателя так, что тот даже и не поймет, что происходит. Будучи человеком примитивным и малограмотным, Шломо испытывал неподдельное уважение к своим высокообразованным, интеллигентным, талантливым соотечественникам, что определенно добавляло нотку благородства к его образу охочего до чужого добра плута. Эту сторону своего характера он проявил еще в Дахау, когда взял под опеку беспомощного Теодора Вайсберга. Они прибыли в Шанхай в разное время, но Шломо Финкельштейн, как только заметил в порту семью Вайсбергов, с радостью сам себя назначил покровителем своего старого лагерного товарища и его именитой супруги.

Нелегко пробираться сквозь толпу людей, начисто пренебрегающих предназначением тротуаров. Продавцы расстилали свои рогожки прямо на проезжей части и торговали с них овощами, рисом, целебными травами и пряностями, не обращая ни малейшего внимания на моторизованные японские патрули, которые, отчаянно сигналя, проносились буквально в пяди от них. Тротуары же были заняты предприимчивыми китайцами, сумевшими обзавестись парой низких ящиков, которые служили им стульями, и одним высоким в качестве стола. Вместе с печуркой и кое-какой кухонной утварью этого было достаточно, чтобы открыть ресторан на двух клиентов. Вывеской для подобного заведения служил малоаппетитный кусок мяса или пучеглазая рыбина на крюке под тростниковым навесом.

Трое посланцев еврейских беженцев вздохнули более или менее свободно, только ступив на мост через один из многих притоков Янцзы — реку Сучоу, разделявшую Хонкю на две части. В нескольких шагах за ними блеснула на солнце плешь Шломо. По тяжелой грязной воде Сучоу скользили редкие лодки-джонки и самоходные баржи. Рассветы все еще были довольно прохладными, и японские солдаты на обоих концах моста жгли в железных бочках из-под бензина небольшие костры. В них и сейчас еще дотлевали щепки. Никто не мог даже предположить, что скоро этому небольшому, но строго охранявшемуся стальному мосту — единственным вратам между двумя совершенно разными мирами — предстояло сыграть ключевую роль в жизни Хонкю.

Повод, заставивший раввина и его спутников отложить свои субботние дела и предпринять, под зорким оком своего добровольного телохранителя, сегодняшний поход в мир сытых и власть имущих, был более чем тревожным. Уже в третий раз за последний месяц большая группа молодых китайских фашистов, начитавшись антисемитской пропаганды в газете Юдая кенку, учиняла погром в домах для еврейских беженцев. Кроме того, они в щепы разнесли и разграбили несколько еврейских магазинчиков и лотков, бросили бутыль с зажигательной смесью в только что открывшуюся скромную кондитерскую с трогательно ностальгической вывеской «Вена». Японские солдаты на инцидент никак не отреагировали: их задачей было охранять мосты и стратегические перекрестки, а не следить за порядком на улицах. Более того, они сами веселились и подначивали молодчиков криками, наблюдая за тем, как монахини-китаянки бесстрашно бросались в самую гущу схватки, чтобы вытащить из-под ног толпы старушку-докторшу Сибиллу Гольденберг, которая уже давно не практиковала, но здесь, в Шанхае, по мере сил помогала профессору Менделю в лазарете.

Муниципальные китайские власти тоже сначала не стали вмешиваться, но когда бывший флейтист из Дрездена Симон Циннер, тот самый неукротимый правдолюб из Штрафной роты номер 7, которому Ханзи раздробил пальцы, организовал группу самообороны, и дело дошло до форменной рукопашной схватки, на место срочно прибыли два десятка конных полицейских. Они наставили всем порядочно синяков и шишек, а одному человеку даже пришлось наложить на голову пару швов. Однако среди пострадавших было больше защитников, чем нападавших. Симона Циннера арестовали за нарушение общественного порядка, но выяснив обстоятельства, двумя часами позже освободили. Китайские фашисты, которые заварили всю эту кашу, разумеется, испарились, да никто и не собирался утруждать себя их поисками.