Двадцатый век. Изгнанники

История осталась в неведении, что именно поняли из этого дипломатического послания американцы, но все, как по команде, отбросили свои котелки и дружно подняли руки. В лингвистической неразберихе, когда доктор пытался объяснить, что это он сдается, со склона у них над головами раздалось «хенде хох!», и небольшая представительная часть американской демократии оказалась под прицелом роты эсэсовцев, прочесывавших лес. Пришлось американцам сдаваться во второй раз. Восторг эсэсовцев был неописуем, когда они поняли, что один-единственный майор вермахта, притом — врач! — уже захватил в плен десятерых янки! Возможно ли более блестящее доказательство морального превосходства германского духа над прогнившей западной плутократией!?

Пленных под конвоем сопроводили в ту самую спецчасть, где числился и доктор Шмидт, а ему лично была выражена благодарность и обещание представить к высокой награде в ближайшем же рапорте.

Той же ночью, когда вся спецчасть храпела, надравшись до положения риз медицинским спиртом, доктор Шмидт отпер дверь каменной сыроварни, ставшей временной тюрьмой для американских пленных, и вместе с ними ударился в бега, не дожидаясь обещанного ордена.

С тех пор — то бишь с конца зимы сорок четвертого, майор Йохан Шмидт был приписан к американскому военно-полевому госпиталю и стал доком Джо. Он честно и со всей ответственностью старался вытащить из лап смерти раненых американских солдат, пострадавших в ходе боевых действий гражданских лиц или, как это было в нашем случае, освобожденных из концлагерей полуживых узников. Благодаря своим немалым познаниям и личному опыту, вооружившись достижениями германской медицинской науки, чей высочайший уровень было бы глупо отрицать, ему это часто удавалось.

«Ну и что? — спросишь меня ты, мой читатель. — На что именно автор намекает, рассказав всю эту историю? Когда до конца войны остаются считанные месяцы, невелик подвиг поступить так, как твой доктор. Особенно, если у тебя в голове есть хоть два грамма мозга!»

«Да, все так, — ответил бы я, — но все же большинство этого не делало. Когда из страха, когда — питая напрасные надежды на резкий перелом в ходе событий или по причине давно внушенных мифов о воинском долге, верности присяге и другим высоким идеалам „блут унд боден“[13]. Но ведь на это не шли и советские парни, даже когда немцы подвезли к Москве красный гранит, чтобы воздвигнуть Гитлеру памятник на Красной площади к 7 ноября 1941 года, когда они думали провести там свой парад победы. Ты, может, скажешь, что это разные вещи, но, ради Бога, не втягивай меня в споры о справедливых и несправедливых войнах, ведь не каждый солдат, роя носом землю, может по достоинству оценить это с позиций высоких и строгих исторических критериев. Я лишь хочу сказать, что сложны и неисповедимы пути Господни, одним хватает мозгов и сердца быстро сделать свой судьбоносный выбор, у других же — уж простите! — на это уходит куда больше времени. Одни, как мы знаем, не допустили нацизм и фашизм в свои души, других он отвратил со временем — кого-то еще в первые дни войны, кого-то в последние, а были и такие, что остались ему верны. Относительно тех, кто по убеждению сбросил с себя коричневую рубаху этого мрачного заблуждения — не важно, когда, раньше или позже, я напомню тебе слова моего ребе, сказанные по другому поводу: „Постараемся же их понять и давайте не будем проклинать их и осмеивать — оставим за своим столом место, а на столе — хлеб и вино и для них!“ Вот что говорил Шмуэль бен Давид, а ты постарайся его понять!»

Но развязка или назовем это иначе — кульминация моего рассказа не в этом, а в том, что однажды утром, где-то в конце июня, в нашу госпитальную палату вошли американские офицер и сержант военной полиции («Эм-пи», как их называли) в сопровождении двух лиц в гражданском с красными повязками на рукавах потертых пальтишек. Один из гражданских выглядел как громадный волосатый горец, а другой был его полной противоположностью — тщедушный интеллигент в очках в проволочной оправе. Так выглядят типографские наборщики или учителя истории в бедных высокогорных городках. Хочу сразу же уточнить, что красные повязки на рукавах в те времена могли означать что угодно — от членов добровольной гражданской милиции, пытающейся восстановить порядок в стране, в которой кроме оккупационных армий не было другой власти, до представителей комитетов, антифашистских организаций и партий или же самопровозглашенных коммунальных органов, взваливших на себя бремя снабжения города питьевой водой или отчаянно бедствовавшего населения хлебом. Док Джо, сидевший, по своему обыкновению вполоборота, боком на кончике больничной койки, повернул голову, присмотрелся к вошедшим и медленно поднялся на ноги, снимая с шеи стетоскоп.

Щуплый человек в очечках вцепился в доктора близоруким взглядом, а затем, решительно вытянув руку, ткнул в него указательным пальцем — как строгий судья, как библейский пророк, как сам Саваоф:

— Это он!

4