Двадцатый век. Изгнанники

22 июня — то есть по капризу случая ровно через четыре года после того, как нам внезапно пришлось прервать путешествие к сопкам Маньчжурии, и резко развернуться в противоположном направлении — на мое имя пришла бандероль из Международного Красного Креста в Женеве. Хочешь верь, хочешь — не верь, но еще до того, как распечатать конверт дрожавшими пальцами, я знал, что это весть от ребе бен Давида, которой я так долго дожидался; и я даже знал, что именно он мне пишет. Я боялся прочесть это письмо: брал в руки конверт, потом откладывал, потом снова брал и снова откладывал, словно это могло изменить его содержание. Да и трудно было читать сквозь пелену наплывающих слез, потому что в конверте была справка Международной комиссии по расследованию нацистских преступлений в Освенциме, свидетельствующая, что Сара Давидовна Блюменфельд, по отцу Цвасман, погибла в концлагере 3 марта 1943 года. Была выписка из протокола № 107/1944 военной прокуратуры Третьего Украинского фронта о массовом расстреле мирных граждан местечка Колодяч на территории Украинской ССР. А еще — выписка из Указа о посмертном награждении орденом Красного Знамени бойца тернопольского партизанского отряда Иешуа (Шуры) Исааковича Блюменфельда и радистки тернопольского партизанского отряда Сусанны Исааковны Блюменфельд, павших в боях с гитлеровскими захватчиками. И еще один документ на типовом бланке небрежно, на скорую руку, заполненном каким-то бюрократом, гласивший, что гвардии лейтенант такого-то полка, такой-то армии Первого Прибалтийского фронта Яков Исаакович Блюменфельд не вернулся из разведывательной операции в тыл противника в районе Витебска и считается без вести пропавшим. «Настоящий документ выдан родным для…» Боже мой, Господи! Да что мне теперь эта бумажка, раз моего мальчика нет в живых? Одна надежда, что его гибель хоть на секунду помогла приблизить конец этой проклятой войны!

«Дорогой мой Изя!

Мне, наконец, удалось собрать все эти справки, которые пересылаю тебе, благодаря великодушной помощи одного иностранного корреспондента, через Красный Крест. Знаю, что это принесет тебе страшную боль, но я уже говорил, что плоды напрасных надежд горше самых печальных истин. Сейчас это происходит по всей стране, захлестываемой волнами страшных вестей о родных и близких, которые никогда не вернутся.

Не смею давать тебе советы, как поступить, потому что и сам я на перепутье, на дне черной ямы. Колодяч сожжен и разрушен почти полностью — уцелели лишь кирпичные дымоходы. Сегодня наше местечко выглядит как мертвый лес печных труб!

Но люди все же постепенно возвращаются на родные пепелища. Вернулся и кое-кто из наших; я горжусь ими, их боевыми орденами, но дома — увы! — их никто не ждет — никто ведь не уцелел. Приходится все начинать с начала, кирпичик за кирпичиком. Потому что пришел „Шпат шмитта“».

Я оторвал глаза от письма, вспоминая уроки Талмуда: «Шнат шмитта», седьмой — «субботний» год, когда следует оставлять землю под паром, чтобы она отдохнула и покрыла травой своих мертвецов. «Шнат шмитта!» — каждому свое в седьмой год отдыха, а затем — все сначала!