Дваждырожденные (СИ)

Теперь он объединил недовольных поборами крестьян в одну рать, разделил пехоту и конницу и обещает в скором времени установить царство Новой Высокой сабхи. Он уже пытался вступить в переговоры с самим Друпадой. Разумеется, это ему не удастся. Кшатрии просто не допускают мысли о том, что с земледельцами можно о чем-то договариваться. Придворные не позволят царю проявить милость и великодушие. Перепуганные горожане вооружаются. Шикхандини поклялась на огне, воде и мече, что покарает отступника. Кшатрийская армия в эти минуты выходит из северных ворот города, — Юдхиштхира грустно усмехнулся, — Кумар все-таки достиг своей цели — пробудил панчалийцев. Но он не знает, какую цену за это придется заплатить…

— А какой ценой достигнем цели мы? — тихо спросил Сатьяки.

Юдхиштхира нахмурился и замолчал на несколько мгновений, смиряя свое сердце. Потом великий духом Пандава произнес с силой и ожесточенной решимостью, словно продолжая долгий безмерно важный для его жизни спор:

— Я готов отринуть и царство и благополучие, но не буду наслаждаться победой ценой нарушения дхармы.

Царь замолчал, и к нам вернулась способность замечать окружающее. Оказывается, солнце уже клонилось к закату. Вместе с сумерками на землю сошел ветер. Над нашими головами огромные ветви баньяна качались, как руки слепого, ощупывая то ли друг друга, то ли лунный свет.

— Вам пора возвращаться в лагерь, — сказал Юдхиштхира спокойным голосом. — Возьмите с собой моих коней. Я останусь здесь, в этом святом месте. Через двенадцать дней приезжайте за мной. Может быть, боги откроют мне свои замыслы.

Мы почтили Юдхиштхиру смиренным поклоном, и его быстрая колесница понесла нас в лагерь. Сатьяки — любимый возница Кришны — поразил меня легкостью и блеском, с которыми он управлял великолепными конями. Все же мне эта поездка особого удовольствия не доставила: уж больно много грохота и пыли. Я изо всех сил хватался за борта неустойчивой повозки, удивляясь, как вообще ратхины — так зовут колесничих бойцов — удерживают равновесие, стреляя на полном скаку.

Сатьяки воспринял мои мысли и весело крикнул через плечо:

— У нас сотни таких колесниц, способных засыпать стрелами любого врага. Что бы ни говорил Юдхиштхира, мы справимся с Хастинапуром.

Я не разделял уверенности моего воинственного друга. Слова Юдхиштхиры заставили меня понять, что доблесть полководцев и храбрость воинов могут обернуться нашей погибелью. Что значит сила кшатриев против неуловимого потока изменений состарившегося мира? Перед моим внутренним взором предстали войска, идущие на смерть, обреченные города и не ведающие своей кармы гордые властители. Но потом я вспомнил спокойный взгляд Юдхиштхиры, проникающий сквозь мглу Калиюги к Высоким полям, где зарождаются течения нашего мира. Сейчас он сидит меж огней костров на берегу реки в полной неподвижности, а его разум, быстрый и всепроникающий, как вода, рассчитывает, соизмеряет тысячи вероятностей, постигает немыслимый узор переплетающихся влияний, чтобы найти путь нашего спасения. И постепенно в моем сердце ровным огнем разгорелась уверенность, что Юдхиштхира найдет выход.

* * *

Теперь я по-новому понял Юдхиштхиру. Какой могучей волей надо было обладать, чтобы без конца убеждать колеблющихся, снисходительно терпеть недоверие, объяснять, просить, вразумлять… Думаю, что не раз он с тоской вспоминал счастливые годы изгнания, когда ни за кого не надо было отвечать, когда не лежал на его плечах груз ответственности за будущее братства, и день не стягивался на горле бесконечной цепью споров, наставлений и проклятий. Он тратил себя без остатка, сжигая сердце в непроглядной ночи Калиюги. Сколько таких пылающих алтарей уже погасло, думал я. Неужели этого не видел предводитель Пандавов? Почему, размышляя о тщетности своих попыток, не ушел в лес, как древние риши, воспетые в Сокровенных сказаниях? Там, в лесной обители, он нашел бы и свободу, и отдохновение. Наверное, у него не было другого выхода. Начав борьбу за трон Хастинапура, буквально втянутый в водоворот войны могучим потоком кармы, он уже не мог отступать. Уйти сейчас означало бы выбросить собакам двенадцать лет изгнания, годы неимоверного напряжения воли. Это значило лишить смысла жертвенную преданность старшему брату Арджуны и Бхимасены, близнецов и Драупади. Ни один дваждырожденный не мог выйти из узора, не обрекая на смерть и страдания тех, кто его любил. Как бы ни жаждал Юдхиштхира обрести покой аскета, он знал, что ему предстоит сражаться, не имея обученного войска, надеясь только на возрождение мощи Панчалы, на верность матсьев и ядавов, на преданность Кришны, Вираты и Друпады, а также своих братьев, которые все эти годы были подобны кострам, питающим брахмой его сердце.