Дваждырожденные (СИ)

Потом нас оставили одних. Восход солнца мы встретили, обратившись лицом к востоку с почтительно сложенными руками — просветленные и спокойные. Вновь нас вели через сад, где еще жили изумрудный сумрак и шелест голосов давно растаявшей эпохи. Дыхание прошлого коснулось моего лица, как солнечный блик, пробившийся сквозь пелену листвы. В этих кущах не погас свет Высших полей, и дыхание жизни придавало особую остроту запаху цветов, звону фонтанов и дивным краскам оперений поющих над нашими головами птиц. Аккуратные квадратики мраморных плит в пышной зеленой траве вели к белому куполу, выгнутому, как парус под восходящим ветром. Казалось, он парит в потоках нагретого воздуха, и белые тонкие колонны не поддерживают, а удерживают его над землей.

У входа в этот удивительный дворец на мраморной скамеечке сидел седой человек в длинной белой одежде. Его темные пальцы спокойно перебирали четки из прозрачного сердолика. Бусины вспыхивали меж темными пальцами, как прирученные солнечные зайчики. При нашем приближении человек встал и с достоинством поклонился. Мы склонились в ответном поклоне.

— Мир вам. Войдите в покои Высокой сабхи. И мы шагнули в открытую дверь, занавешенную лишь густой тенью купола. Сняв обувь, мы с наслаждением поставили ступни на прохладные, чисто вымытые плиты пола. Впереди открылась длинная галерея, освещенная приглушенным изумрудным сиянием, льющимся из полукруглых окон, открывающихся в сад. Над ажурными бронзовыми курильницами прозрачной сетью вставали дымки благовоний.

И вот мы во внутренних покоях дворца. Стены из матового резного мрамора не отталкивали, а оттесняли солнечные лучи, пропуская ветер и изумрудное свечение. Прямо в плитах пола были пробиты желоба, по которым с журчанием текли струи воды, даря свежесть и прохладу. Звенели колокольчики, привязанные к прозрачным тканям, искрились жемчужные сетки на окнах. Отрадой для глаз были резные колонны открытых веранд, пронизанных светом и зеленью. Даже мне, только что вступившему в эту дивную обитель, улицы и дома Хастинапура показались дурным сном.

А потом мы вошли в небольшую комнату с мозаичным полом. В голубых, как кусочки неба, водоемах, устроенных прямо посредине комнаты, плавали белые лотосы. Кисейные занавеси на высоких окнах плавно надувались пахучим ветром, наплывающим из сада. Здесь все дышало спокойствием, белизной и чистотой. Казалось, сюда не проникает даже ночная тьма, не говоря уж о зле и страдании. Само время стояло здесь неподвижно, как белые лотосы в голубых овалах воды. И фигуры патриархов в венках белого жасмина казались мраморными изваяниями, в которые неведомое колдовство вложило горящие угли глаз.

Брахма оросила мою душу чистой животворной силой, как дождь высохшее поле. Пытливые глаза на безмятежных лицах благосклонно изучали Митру и меня с неторопливой основательностью. Казалось, они даже не замечают наших лиц, проникая взорами в сокровенную суть сердец, в наше прошлое, в святая святых кармы, туда, где зарождались мысли и желания. Наши облики, чувства и мысли они разом отодвинули в сторону, как некий второсортный хлам. Моя гордость одновременно и противилась этим поискам и тревожилась, что они ничего не обнаружат там, в сокрытой от меня самого глубине истинного Я. Но страха не было. Как не было и привычного ощущения потока чужой силы, жгучего луча брахмы. Нечему было противостоять, нечему открываться. Они уже были во мне, как аромат в цветке, голубизна в небе.

Здесь, в Хастинапуре я так привык ощущать на себе давящую тяжесть воли властителей, что совсем забыл о том, что есть на свете силы иного рода. Теперь с облегчением и сердечным трепетом я постигал, что вся комната, словно кувшин медом, была наполнена любовью, благодатью и безграничным терпением.

Мы с Митрой сложили руки у груди и почтили патриархов глубоким поклоном. Ближайшая к нам белая фигура указала нам с Митрой на две мягкие подушки у мраморного бассейна. Прозвучал глубокий и ясный голос:

— Садитесь. Слава Установителю, за вами нет черной тени. Ваши сердца чисты, хоть и на них оставлен след пролитой человеческой крови. Но кто из идущих сейчас по дорогам мира в силах избежать этого?

Говоривший немного помолчал, ожидая, пока мы с Митрой усядемся поудобней. Потом он заговорил снова:

— Я Видура — брат Дхритараштры и покойного Панду. На высоком ложе среди нас сидит Бхишма — старейший из патриархов Высокой сабхи, оставшихся в Хастинапуре. По правую руку от него — великий воин и подвижник Дрона.

Мы с Митрой затаив дыхание рассматривали людей, давно превратившихся в легенды.

Бхишма. Длинные седые волосы, белые брови, борода. Похоже, облака тумана скрывают от посторонних глаз черты древнего лика. Лишь сияют сквозь туманы пронзительные огни его глаз. Он очень стар. Это я ощутил предельно ясно, но не было и следа дряхлости в его облике. Кожа на руках казалась неестественно светлой и тонкой, как выжженная солнцем ткань. И не было на ней набухающих синих жил, ни сети стариковских морщин.