— Так мы потеряли нашего сына. После Карны у Радхи появились еще дети, но ей все равно тяжело от мысли, что ее любимец забыл свой дом и тех, кто нянчил его. Мы покинули Ангу, хоть он и звал нас остаться в его дворце. Тяжело принимать дары от того, кто был твоим сыном. Несчастный, он получил от жизни все, о чем может мечтать смертный. Он ездит на золотой колеснице, и перед его белым знаменем с эмблемой слоновьей подпруги склоняются цари и кшатрии. Да, он отважен, но в битве первыми погибают отважные. Он горд, но гордецы не принимают советов осторожности, и ради песен чаранов готовы сложить голову…
Кто, как не мы, суты, знаем о цене подвигов наших властителей. Ведь возничие боевых колесниц находятся всегда рядом со своими героями и сочиняют песни, прославляющие их деяния. Даже у Дхритараштры, которому мудрость служит единственным оком, постоянным спутником стал сута Санджая. Но Карна не хочет держать вожжи, не хочет слагать стихов о чужих подвигах. Он хочет сам открывать путь героям, хочет, чтобы о нем пели песни! Сын суты теперь выбирает суту на свою колесницу. И сердце мое говорит, что недобрую песню сложит тот, кому выпадет карма погонять быстроногих коней Карны.
— Но почему?! — воскликнула Прийя, до этого сидевшая неподвижно, как сандаловая статуэтка. — Ведь вашего сына хранят боги.
— Боги только отбирают. Они отняли у меня моего сына, а у сына — надежду. Он получил знания, как обращаться с небесным оружием, от великого дваждырожденного Парашурамы из рода Бхаргавов, но что толку в этой науке, если сам Индра лишил моего мальчика непробиваемого панциря?
— Неужели это правда? — задохнувшись, вымолвил Митра. — Он же был неснимаемым.
— Карна даже мне не рассказывал об этом. Чараны поют, что Индра попросил его отдать панцирь по доброй воле. Оружие богов не должно влиять на карму людей, и мой сын сказал, что исполнит просьбу небожителя. Великое и горестное чудо. Под острым ножом Карны неснимаемый панцирь, хранивший от смерти, упал с плеч, как рисовая шелуха. И не было ни крови, ни боли, только предчувствие смерти ножом полоснуло по сердцу…
— Но ведь это только выдумка чаранов. — предположил Митра. — Может быть, Карна просто спрятал панцирь до того момента, когда он понадобится?
Адхиратха невесело усмехнулся и, не вставая, плеснул себе еще вина в глиняную чашу.
— Сердце говорит мне, что чараны правы. Боги завистливы. Разве могут они позволить простым смертным хранить свое оружие? Да и без помощи богов Карна не мог бы снять панцирь. Уж я-то знаю — много раз пытался сделать это. Я говорил с Карной на другой день после того, как Индра забрал его панцирь и серьги. Нет, мой сын не обманывал меня. Его сжигал бессильный гнев, и утолить его он пришел к единственному на земле человеку, который любил его не за богатство и власть. Он пришел ко мне как сын к отцу, потрясенный несправедливостью небожителей. Он кричал, что жрецы все лгут, и боги далеко, а тот, кто явился ему, не был богом…
— Но зачем же он тогда отдал панцирь? — воскликнула Прийя.
— Его очаровали речами, убедили, что того требует высшая справедливость. Мой сын всегда чтил дхарму кшатрия… А я бы не отдал. Будь ты Индра, будь ты хоть кто. Мой, и все тут! Может, это был дар какого-нибудь бога повыше, чем Индра?! — старик сам испугался своих слов и на всякий случай сделал рукой охранительный знак. — Что я говорю? Людям неведомы пути и цели богов.
— Но если чараны прозревают истину, — сказал Митра, — то не могут быть ложью их песни о том, что Индра дал Карне взамен панциря волшебное копье, которое можно использовать только один раз, но зато оно разит без промаха.
Старик горестно кивнул головой:
— Да, я тоже слышал об этом блистающем, как молния, копье. «В сандаловой пыли, в золоченом тростниковом футляре хранится ее змееглавый наконечник». Я не знаю, правда ли это, но лучше бы он не принимал этого дара Индры. Тогда бы мой мальчик не был бы так уверен в победе над Арджуной и не рвался бы так неоглядно в битву, не мечтал бы о невозможном.
— Но почему у Карны такая ненависть к Пандавам? — тихо спросил я. — Неужели тот, кто сделал его царем, получил ключи от его сердца?