Дваждырожденные

И вдруг в ее глазах, обращенных ко мне отразился страх. Я мгновенно обернулся, нашаривая рукой кинжал… Но это оказался всего лишь младший брат Нанди, несмотря на жару прибежавший из деревни. Он захлебывался горячим воздухом, смахивал грязной рукой пот с бровей и мучительно пытался что-то выговорить, но язык ему не повиновался. Я усадил парня на циновку и дал ему глотнуть свежей воды. Тогда он выговорил, с трудом преодолевая спазм в горле:

— Стражники убили отца!

Горестно вскрикнула Найди. Мальчишка тяжело сглотнул и продолжал:

— Они все еще в деревне. Приехали утром и грозились запалить хижины, если мы не скажем, где зерно.

Я представил себе, как ярко горит сухой тростник, покрывающий крыши домов.

— Отец все равно ничего не сказал. Тогда его стали бить, а потом их главный мечом отсек… — парень бросил взгляд на сестру и запнулся. — Потом пошел дождь. Если бы он пошел раньше, можно было бы отдать зерно… Засуха кончилась, но после убийства отца никто все равно говорить не стал. Они все еще там. Сказали, что не уйдут, пока все не обыщут. Страшно! Во всех словно вселились ракшасы. Женщины плачут! Мужчин, как скотину, согнали в одну хижину. Кшатрий, что убил отца, грозится перебить всех. Меня послали к вам крестьяне. Вы ведь брахман, может, вас солдаты послушаются или испугаются.

Мальчишка замолчал. В тишине было слышно, как за моей спиной всхлипывает Нанди. Я отрицательно покачал головой:

— Я не в силах помочь.

Что я еще мог им сказать? Ни мудрости, ни сил не хватит у меня, чтобы вынудить воинов покинуть деревню. Моя палка не собьет с седла всадника, кинжал не пробьет доспехов. Если крестьяне сами не могут схватиться за топоры, то что могу я? Учить их этому уже поздно. Давно уже поздно — это чувствовал Сомасундарам. Да и бесполезно сопротивляться, даже если бы крестьяне перебили этот отряд, из города подойдет подкрепление, и тогда уже не пощадят никого. Это и есть жестокая непреодолимость кармы. Но как объяснить это Нанди и этому мальчишке, ждущим от меня чуда?

— Мы никуда не пойдем, — сказал я. — И ты оставайся. Переждем.

Парень презрительно скривил губы, молча встал и, не глядя ни на меня, ни на сестру, вышел из хижины. Я смотрел, как его темная фигурка медленно удаляется, растворяясь среди холмов. На том конце долины на низких дождевых тучах метались красные блики, и я с ужасом подумал, что это пылает деревня. Но, приглядевшись, понял, что это редкие лучи заходящего солнца пробиваются среди облаков, как яркие языки огромного погребального костра.

Я вернулся в хижину и сел около очага. Нанди лежала на циновке, отвернувшись к стене. Я сидел в полудремотном настороженном состоянии у очага, поддерживая огонь. Смотрел, как алые языки пламени, то поднимаясь, то опадая, стараются развеять темноту предчувствий. Ожидание беды становилось нестерпимым, и, можете мне поверить, я почти обрадовался, когда сквозь треск костра и ночные шорохи за дверью хижины раздался звон оружия и ржание лошади. Вздрогнула Нанди, обернулась ко мне, широко распахнув глаза, в которых застыло отчаяние. Я вскочил на ноги и, подняв кинжал, метнулся из хижины. Непроницаемая тьма упруго подалась моему напору, затрепетала, стекла под ноги, открыв два чадящих факела над моей головой, красные блики, как брызги крови на шлемах и щитах. Кто это был? Сколько их? Я не думал об этом, желая только одного — убивать. Мой вскинутый кинжал поймал красный жгучий блик факела. Над головой взвизгнул клинок, вылетающий из ножен. Я шагнул в темноту навстречу фигурам, в которых не было ничего человеческого. Это были просто сгустки мрака, оживленные злой волей. Черные тени меня больше не пугали. Всхрапнула лошадь, чей-то хриплый голос выкрикнул проклятья, в зарослях жутко и протяжно вскрикнул павлин. Всадники поворотили коней, и только стук копыт указал направление их бегства. До сих пор не совсем понимаю, почему меня не зарубили. Может быть, в неверном пламени факелов я показался им лесным ракшасом с оскаленными зубами, жаждой убийства в глазах и огненным кинжалом. Как бы то ни было, опасность миновала, и я, опустив оружие, вошел в хижину, где меня ждала Нанди. Опустившись на циновку, я покровительственно улыбнулся ей. И тут ощутил, как озноб покрыл мою спину гусиной кожей.

Сидя у жаркого очага, я трясся, как от холода. Нанди порывисто вскочила и подала мне скорлупу кокосового ореха с водой. Потом села, поджав колени, и смотрела на огонь дремотными глазами, распахнутыми, как черные крылья ночной бабочки, летящей на огонь. Холодный липкий пот выступил у меня на лбу и никак не стирался руками. А в душе клубился страх, словно предощущение смерти. Я сидел перед чадящим тусклым костром и дрожал, подавленный внезапно открывшейся мне простой истиной. Могучий поток высшей воли обернулся цепью случайностей. Вокруг была тьма, и я не знал, куда идти. Измученный собственными страхами, я провалился в черную бездну сна.