Две десятины

Но разъ пришедшую хворь нельзя было вылчить такъ скоро и такими простыми средствами. Гаврило вообще туго воспринималъ впечатлнія и медленно принималъ ршенія. * На другой день онъ принялся было ходить по дому и поправлять разныя вещи, которыхъ накопилось множество. Слдовало бы поправитъ телгу, у которой еще до зимы переломилась ось; мало было сходитъ къ кузнецу за лемехомъ, потомъ сходить на мельницу за отрубями для лошади на время пашни и проч. Все хозяйство громко вопіяло своимъ дряхлымъ видомъ. Наконецъ, самъ Гаврило къ этому времени обносился окончательно; у него остался только одинъ ветхій зипунъ, да и тотъ требовалъ починки, а обуви и пояса совсмъ не существовало; даже шапки, безъ которой ни одинъ крестьянинъ не ршился бы выхать въ поле, у Гаврилы не было или, лучше сказать, была, но въ невозможномъ состояніи, располосованная недавно щенками. Однимъ словомъ, Гаврил предстояла кипучая дятельность.

Однако, неожиданная хворь привела его въ изнеможеніе; онъ ни о чемъ не думалъ, руки его опускались, силъ не было. Началъ онъ сколачивать телгу и тесать ось. Тесалъ-тесалъ дерево и зарзалъ его, т.-е. сдлалъ изъ толстаго, дорого стоющаго дубоваго чурбашка тонкую палку, которая годится только собакъ гонять. Эта горькая неудача такъ обезкуражила его, что во весь этотъ день онъ не хотлъ приняться ни за что больше. Даже хозяйка перестала ругать его; она съ тревогой наблюдала за нимъ, выражая на своемъ лиц жалость. Пошатавшись по двору, Гаврило опять заслъ надолго въ изб и не разставался съ лавкой, хлопая глазами и нелпо улыбаясь. Хозяйка не на шутку перепугалась.

— Что я теб скажу, Иванычъ?… Пошелъ бы ты къ «управителю», авось и далъ бы. Такъ и такъ, молъ, ваше степенство, — ласковй этакъ скажи ему, — какъ вамъ, молъ, угодно, а одолжите землицы, сдлайте такую божескую милость… Какъ же не дастъ? Только попроси хорошенько. Ну молъ, завсегда съ преданностью къ вашему степенству… ужь явите божескую милость!… Умоляй его ласковостью: сахарный, голубчикъ! заступникъ нашъ милостивый! Не оставь погибать бднаго человка… И все такое прочее. Авось и дастъ, искаріотъ!

Не встртивъ со стороны Гаврилы ни возраженія, ни согласія, хозяйка замолчала, еще боле встревожась. Она посовтовала-было положить въ лвый сапогъ богородской травы, такъ какъ это помогаетъ укрощать гнвъ суроваго начальника, но и то сейчасъ должна была умолкнуть, вспомнивъ, что у мужа сапоговъ не было. Гаврило на вс рчи жены отвчалъ вздохомъ или чесалъ спину обими руками. Да и едва-ли онъ слышалъ что-нибудь изъ словъ хозяйки, поглощенный всецло своимъ горемъ. Изъ этого тяжелаго состоянія вывели его не слова, а нчто другое. Какъ-то къ вечеру онъ вышелъ на дворъ, машинально забрелъ подъ сарай и наткнулся на бурку, единственную и любимую имъ лошадь. Бурка жалобно заржалъ при вход; голоденъ былъ. Это сразу отрезвило Гаврилу. Его съ быстротой молніи поразила мысль, что Бурка его на всю зиму останется голоденъ. До сихъ поръ онъ берегъ и лелялъ свою лошадь такъ, какъ не хранилъ себя и свое здоровье; когда ему приходилось хать съ кладью, то самъ тащилъ возъ едва-ли меньше Бурки; самъ иногда голодалъ, но Бурка — никогда. Машинально къ Гаврил возвратились вс чувства — жалость, страхъ, энергія и жадность.

Былъ уже вечеръ, но это не остановило Гаврилу. Безъ шапки, босикомъ, въ одномъ драномъ зипун, онъ вышелъ изъ дому на поиски, самъ еще не зналъ куда. Онъ только дорогой принялся мучительно соображать, ломая голову, куда ему ринуться. Онъ шлепалъ босыми ногами по лужамъ и грязи, которая обдавала его ноги ледянымъ холодомъ, но чувствовалъ жаръ въ голов и выступавшій потъ во всемъ тл. Выйдя за околицу, онъ пріостановился, ломая голову, куда идти? А идти непремнно надо было, во что бы то ни стало, идти нынче, сейчасъ, чтобы взять пашни непремнно, подъ какими угодно условіями. Въ это время ударилъ колоколъ къ вечерн — и Гаврило поспшно перекрестился, въ одно и то же время обрадовавшись этому звону, который почему-то разомъ прекратилъ его невыносимое, головоломное мученіе, и испугавшись при воспоминаніи, что онъ уже около года не бывалъ въ церкви. «За то меня и наказываетъ Богъ, проклятаго!» — подумалъ онъ и пошелъ обратно въ деревню, по направленію къ церкви. Въ церковь онъ вошелъ тогда, когда уже началась служба. Впереди стояло нсколько старухъ, все остальное пространство церкви было пусто. Гаврило выбралъ ближайшій къ двери и самый темный уголъ, гд обыкновенно становились нищіе и калки; тамъ онъ притаился и молился. Онъ думалъ поставить свчку, но, взглянувъ на себя, удержался на мст; онъ былъ весь забрызганъ жидкою грязью, которая сидла пятнами на его зипун, покрывала толстымъ слоемъ его штаны, блестла, какъ вакса, на его лапахъ и образовала мокрые, скользкіе слды на полу, гд онъ стоялъ. Но ему не надо было свчки; онъ горячо, мучительно молился. Онъ зналъ одну только молитву: «Господи Іисусе! Помилуй меня, гршнаго!» — и ее одну шепталъ, крестясь и длая земные поклоны. Въ это мгновеніе одна у него была просьба — достать пашни. Его сердце кричало: земля, земля!