Две десятины

— Дашь полпудика — и то слава теб Господи. Скажу теб такъ, то-есть прямо выворочу съ корнемъ, врно теб говорю. А заплатишь, какъ люди.

Гаврило молчалъ.

— Мн хоть полпудика, да крупы чуть-чуть — и того довольно. Чай, тоже свои люди.

— Да нтъ у меня земли, пустомеля! Нтъ земли, пустая башка, нтъ! — крикнулъ съ глубокимъ волненіемъ въ голос Гаврило и зашагалъ прочь съ попова двора.

Къ Гаврил возвратилось сознаніе безнадежности. Къ кому теперь идти? По дорог у него стоялъ домикъ учителя, туда онъ и забрелъ, — забрелъ такъ себ, безъ дла, безъ опредленной мысли, съ смутнымъ желаніемъ поговорить, потому что одному ему страшно казалось остаться. Дйствительно, Гаврило зашелъ, посидлъ, поговорилъ, добродушіе учителя нсколько размягчило его боль. Кром того, учитель подалъ ему благой совтъ: попроситъ зятя снять на свое имя землю; зятю, Болотову, окрестные помщики врили больше, какъ человку довольно состоятельному. Гаврило и самъ удивлялся, какъ не пришла ему въ голову такая мысль: снять землю на чужое имя! Пусть земля пройдетъ хоть черезъ сотню рукъ, лишь бы она ему досталась. А что она ему достанется, за это онъ ручается головой, и онъ поколетъ, а ужь землю достанетъ.

Гаврило высказалъ это съ сдержаннымъ гнвомъ и съ явнымъ волненіемъ. Онъ преображался въ такія минуты, когда говорилъ или занимался дорогимъ дломъ. Этотъ невзрачный человкъ, ободранный, выщипанный, безъ шапки и съ голыми ногами, покраснвшими отъ ледяной стужи, какъ гусиныя лапы, удивительно, какъ этотъ пугливый крестьянинъ вдругъ превращался въ задумчиваго или взволнованнаго, умнаго или гнвнаго человка, въ которомъ вдругъ начинаютъ свтить человческія черты.

— Ужь я добуду! — шепталъ Гаврило, и въ томъ мст, гд онъ сидлъ, учитель увидалъ дв горящія точки, но самого Гаврилы не было видно среди сумерокъ вечера.

— Про то я и говорю. Разв теб не все равно, какъ ни добыть, только бы добыть, а ужь тамъ зять-ли, сватъ-ли, главное — земля. Конечно, тяжело, что и говорить! Если аренда черезъ двое рукъ пройдетъ, такъ она въ какую цну влзетъ?

— Прямо надо говорить, въ дорогую цну влзетъ. И думаю теперь насчетъ бычка: пропалъ мой бычокъ! — прибавилъ неожиданно Гаврило.

— Какой бычокъ? — спросилъ учитель.

— Собственный мой, кровный. Самъ я его поилъ, вотъ изъ этихъ самыхъ рукъ…

Гаврило показалъ руки. Но учитель изъ этого еще не понялъ.

— Ну, такъ что же, что поилъ? И продолжай поить, — возразилъ учитель.

— То-то, что не рука!.. Говорю теб: пропалъ мой бычокъ!

— Да что же, околлъ онъ или захворалъ?

— Бычокъ? А вотъ какъ разсуждаю теперь насчетъ бычка: вдь ежели, къ примру, я пойду къ зятюшк, - что-жь, ты думаешь, задаромъ онъ пойдетъ для меня?

— Само собой, нтъ; не таковскій человкъ.

— Вотъ то-то и оно-то. Когда еще онъ приставалъ ко мн съ этимъ бычкомъ: продай да продай, а какой шутъ ему продастъ, если еще онъ хочетъ наполучить его за безцнокъ, да ежели и бычокъ-то не ребенокъ ужь, а цлый быкъ? Кормилъ я его, кормилъ, поилъ, поилъ, все думалъ поправиться на немъ, анъ нтъ: не привелъ Господь самому своего кровнаго бычка выхолить, не рука! Иди, бычокъ, къ любезному сродственнику, или, милый, къ Семк Болотову подъ ножъ! Прощай, мой бычокъ! Не рука мн поить-кормить тебя! Не поминай меня лихомъ!…

Учитель Синицынъ не безъ удивленія выслушалъ этотъ взрывъ отчаянія крестьянина, въ которомъ быстро чередовались самыя противоположныя чувства.

— Ну, что тутъ заране убиваться? Можетъ, онъ бычка-то твоего и не отниметъ, — замтилъ съ сочувствіемъ учитель.

Гаврило не возразилъ, только покачалъ головой. Онъ вдругъ заторопился уходить и принялся шарить возл порога, гд сидлъ, ища свою шапку. При тускломъ свт сумерокъ, которыя уже давно настали, плохо было видно, и Гаврило искалъ долго и безуспшно. Видя безуспшность поисковъ, учитель самъ началъ помогать ему, съ недоумніемъ оглядывая вс углы своей хаты, спрашивалъ ребятъ, не они-ли куда затащили, пока, наконецъ, не спросилъ тревожно: да точно-ли у Гаврилы была шапка? Гаврило вдругъ отороплъ, спутался: вдь дйствительно шапки у него не было. Онъ смущенно распрощался съ учителемъ и вышелъ, сопровождаемый ласковымъ и печальнымъ взглядомъ учителя.

Придя домой, Гаврило посидлъ на обычномъ мст на лавк, похлопалъ глазами, смотря на жену, какъ она укладывала ребятъ спать и собиралась сама лечь въ постель, но ничего не отвтилъ на вопросъ жены: «должно быть, не солоно хлбавши?» Онъ отправился въ загонъ, къ бычку. Тотъ уже давно лежалъ на солом и соплъ. Гаврило погладилъ его по ше и потомъ принесъ ему пойло, съ простоквашей, отрубями и кусками хлба. Гаврило въ эту минуту отдалъ бы ему весь хлбъ, но не нашелъ, — должно быть, за день весь вышелъ. Гаврило гладилъ животное по голов, трепалъ по ше. На слдующее утро онъ еще разъ напоилъ его, вставъ чуть свтъ, когда только-что птухи запли. «Кушай, кушай!» — говорилъ Гаврило, лаская животное за уши. Когда бычокъ все сълъ и сталъ лизать хозяину руки, принявшись вслдъ за тмъ жевать подолъ его рубахи, Гаврило не выдержалъ: на глазахъ его навернулись слезы, онъ съ размаху ударилъ теленка и вышелъ изъ загона.