Две Дианы

Эта битва, свирепая и кровопролитная, длилась не больше десяти минут. Вскоре королевская конница двинулась обратно в Амбуаз; тела Пардальяна и Ла Реноди взвалили на одну лошадь, чтобы доставить их вместе.

Габриэль так и не получил ни одной царапины, и скорее всего потому, что обе стороны его берегли; со скорбью смотрел он на эти два тела, в которых совсем недавно бились самые благородные сердца на свете.

«Кто из двух был храбрее? — спрашивал он сам себя. — Кто из них более любил другого? По ком из них плачет родная страна?»

XXVII КАК ДЕЛАЛАСЬ ПОЛИТИКА В ШЕСТНАДЦАТОМ ВЕКЕ

Не надо думать, что после сдачи Нуазэ и стычки в лесу Шато-Реньо все кончилось. Большинство нантских заговорщиков, даже не подозревая о двух неудачах своей партии, продолжали двигаться к Амбуазу. Но, как известно, их там ждали.

Юный король не ложился спать. В возбуждении и беспокойстве он нервными шагами мерил большой необставленный зал, который ему отвели под спальню.

Мария Стюарт, герцог де Гиз и кардинал Лотарингский тоже не спали и ждали, как развернутся события.

— Какая бесконечная ночь! — вздыхал Франциск II. — У меня просто голова раскалывается, снова стреляет в ухе! Что за ночь!

— Бедный, милый мой государь, — нежно уговаривала его Мария, — не волнуйтесь вы так, умоляю вас!.. Отдохните хоть несколько минут, ну пожалуйста!

— Разве я могу отдыхать, разве я могу быть спокоен, когда мой народ бунтует и идет с оружием на меня!

Мария ничего не ответила и только залилась слезами.

— Вашему величеству не следовало бы так близко принимать это к сердцу, — заметил герцог де Гиз. — Как я уже имел честь доложить, все меры приняты и победа обеспечена.

— Разве мы плохо начали? — добавил кардинал Лотарингский. — Кастельно в плену, Ла Реноди убит. Ведь это счастливое начало для исхода нашего дела!

— Действительно, счастливое начало! — с горечью произнес Франциск.

Кардинал продолжал:

— Завтра все будет кончено, остальные вожди мятежников будут в нашей власти, и мы сможем одним жестоким уроком устрашить всех их последователей. Да, государь, так надо, — возразил он на протестующий жест короля. — Торжественный Акт веры, или аутодафе, как это называется в Испании, — вот чего требуют оскорбленная религия и поколебленный трон. Для начала должен умереть Кастельно. Герцог Немур от своего имени обещал, что его помилуют, но нас сие не касается, мы-то ему ничего не обещали. Ла Реноди, увы, удалось избежать казни, но я уже приказал выставить поутру его голову на мосту в Амбуазе, а внизу написать: «Вожак бунтовщиков».

— Вожак бунтовщиков! — повторил король. — Но вы же сами знаете, что вожаком был не он, что все называют истинной душой заговора принца Конде…

— Не так громко, умоляю вас, государь! — перебил его кардинал. — Сущая правда, он действительно все задумал и всем руководил, он делал это втихомолку. Недаром эти нечестивцы называли его «бессловесным начальником». Во всяком случае, нам не следует подбивать его на крайности, не следует признавать главой мятежа такого могучего противника! Сделаем вид, будто мы о нем ничего не знаем, тогда и другие не узнают…

— Но если принц Конде все-таки настоящий бунтовщик! — настаивал Франциск.

— Это верно, государь, — согласился герцог де Гиз, — но принц не намерен признаваться в своих планах и все отрицает. Сделаем вид, что мы верим ему на слово. Сегодня утром он явился в Амбуаз, за ним незаметно следят. Будем считать его нашим союзником: это менее опасно, чем иметь его своим противником. Принц способен, если понадобится, ударить вместе с нами по своим же союзникам и завтра же присутствовать при их казни. Разве его испытания не мучительнее в тысячу раз тех, что навязали нам?

— Безусловно так, — вздохнул король. — Но что это за шум во дворе? Господи! Неужели бунтовщики?

— Сию минуту узнаю! — забеспокоился герцог де Гиз.

Но не успел он переступить порог, как вошел капитан Ришелье и доложил королю:

— Простите, государь, господин де Конде, которому стало известно о неких речах, зазорных для его чести, настоятельно просит позволения очиститься от оскорбительных подозрений в присутствии вашего величества.

Король, быть может, и отказал бы принцу в приеме, но герцог де Гиз уже подал знак, солдаты Ришелье расступились, и возбужденный, с высоко поднятой головой принц Конде вошел в комнату. Следом за ним вошли несколько высокопоставленных дворян и несколько монахов из общины святого Флорентина, которых кардинал на эту ночь превратил в солдат: под рясой у них скрывалась пищаль, под капюшоном — шлем.

Принц низко поклонился королю и заговорил первым:

— Простите, государь, мою смелость, но она может быть заранее оправдана дерзостью тех обвинений, которыми враги мои тайно порочат мою преданность престолу! Я хочу их изобличить и покарать!

— О чем идет речь, брат мой? — притворно удивившись, спросил король.

— Государь, распустили слух, будто я глава мятежников, которые своим безумием и гнусным покушением расшатывают устои государства и угрожают вашему величеству.

— А! Так говорят? — спросил Франциск. — Кто же так говорит?