Две королевы

Бонер, хорошо это понимавший, не колебался взять на себя много. Как обычно, Бона обо всём знала, что говорили и решили у мужа, что приготовили, кто был самый деятельный, но препятствий не ставила.

Она заслонилась чрезвычайнейшим внешним равнодушием, точно её всё это никоим образом не касалось.

Те, что с лица молодого короля хотели читать какое-нибудь предсказание будущего, могли в нём найти немного. Всегда в отношении с чужими будучи себе паном, молчаливый и достаточно замкнутый, молодой король показывал себя остывшим, холодным как мать.

Часто вызываемый к отцу, который старался его оживить и вдохновить эту любовь к Елизавете, какая у него самго была к ней, – Август слушал его с уважением, объявлял готовность исполнить приказы, но ни в чём не менялся.

Все вечера допоздна он обычно проводил или наедине с Дземмой, или у матери. Тогда нарядную итальянку вызывали в покои, и когда Бона разговаривала с Гамратом, со своими приятелями и протеже, молодой король мог свободно сидеть в другой комнате с Дземмой, которую сопровождало несколько девушек, но они имели приказ стоять в стороне.

Иногда вечером приводили итальянского лютниста, какого-нибудь певца или одна из девушек красовалась, напевая итальянские песни. Поэтому время пролетало там приятно и очень быстро, а для Боны, может, слишком быстро, потому что ей нужно было приготовиться к войне. И хотя желала её и считала неизбежной, она знала, что будет упорной. Поэтому она собирала союзников где и как только могла.

План поведения был составлен заранее. Бона решила держать сына как можно дальше от жены, не позволять ему ни познакомиться с ней лучше, ни полюбить. Любовь к Дземме должна была служить ей для отпора той, которой боялась.

Она очень хорошо знала сына, знала, что он легко поддавался женским чарам, что новизна манила его; поэтому она опасалась Елизаветы, о которой знала, что была молоденькой, самой красивой из дочек королевы Анны, весьма старательно образованной и полной обаяния.

Этим её очарованием восхищался большой знаток женской красоты, Дантышек, свидетельствовали привезённые портреты, которые Бона отбрасывала с гневом прочь.

Один из них, предназначенный для сына, не в состоянии у него отобрать, Бона закрыла так, чтобы не был у него на виду.

Выбор Дземмы из множества девушек итальянок и полек фрейлин королевы доказывал очень меткое знание человеческого сердца. Итальянка была мечтательницей, она действительно любила короля и была страстно ему предана.

Она любила его не как будущего владыку и пана, но как молодого, красивого юношу; а ничто так не привязывает, как любовь.

Ни красота, ни талант, никакие чары на свете не имеют той силы, какой обладает чувство. Оно вызывает взаимность.

Дземма много лет, подростая, смотрела на королевича, как на идеал, была влюблена в него гораздо раньше, чем он это заметил, когда ещё развлекался с Бьянкой и другими девушками, которых вскоре бросал для новых. У Дземмы не было амбиций, не имела никакого расчёта на будущее, нуждалась в любви.

– А потом? – спрашивала её насмешливо Бьянка.

– E poi? Morir! (А потом? Умереть!) – отвечала Дземма, мужественно глядя ей в глаза.

Эту свою первую любовь итальянка взяла из песни, из поэтов, из романов, наконец из собственной жизни и темперамента. Она никогда не была ни легкомысленной, ни кокетливой.

Она любила всё красивое, что великое, благородное – любила изысканный наряд и старалась быть очаровательной, но только для того, чтобы быть достойной выбора Августа.

Теперь, когда она наконец повстречалась с этим несказанным счастьем быть им любимым, – остальной мир, всё исчезло с её глаз. Она видела только одного его и себя… ничего её не интересовало. Готова была страдать, быть преследуемой, лишь бы он один не изменился для неё.

Бона, может, не верила в эту страсть, потому что вовсе её не боялась, а можно было испугаться, спустившись в это сердце, которое смотрело в будущее, в смерть, в пытку, муки, неустрашимое ничем.

Сигизмунд Август, преждевременно изношенный любовными романами, которые стали для него повседневными, в этой новой привязанности ожил и помолодел. Эти отношения не были похожи ни на какие предыдущиее, так как Дземма не была похожа ни на кого из забытых девушек.

Среди них с той диадемой героической любви на челе она выступала как королева. Не скрывалась, не стыдилась, ничего не рассчитывала.

Также и Август, хоть и был холоден, временами рядом с ней чувствовал возвращающуюся молодость, и любовь его росла вместе с испытанным нежданным счастьем.

В начале апреля чрезвычайное движение этих приготовлений запрудило весь город; не говорили ни о чём другом, не видно было ничего другого, чем эта горячка порисоваться, с какой Краков хотел выступить. Хорошо знали, что на императорском дворе о приёме королевы будут осведомлены с малейшими подробностями – речь шла о том, чтобы столица Польши и монарх, который так высоко стоял во всеобщем уважении, не были обижены.

Тогда Вавельский грод не мог идти в сравнение с Веной и даже с Прагой, но здешнее мещанство не было беднее других и варварским показать себя не хотело.