Две королевы

Хотя он не гнушался и самой скромной симпатией, казалось, что главным образом он заботится о том, чтобы понравиться старой королеве и стоявшей рядом с ней Дземме. Он преследовал её, обливал своим огненным взглядом, а прекрасная итальянка, хотя ей это очень льстило, в конце концов почувствовала себя обиженной и показала суровое лицо и отвела от него взгляд.

За первой кансоной пошла вторая и третья, после грустной – весёлая, после этих – фиглярная, и, как легко предвидеть, ни в одной из них не было недостатка в любовном мотиве.

Монти был счастливо расположен.

Гамрат подал ему кубок вина, который он, встав на колено, выпил за здоровье королевы.

И Август немного повеселел, слушая красивое пение, которое переносило его в какой-то лучший, более светлый мир.

* * *

Заканчивался апрель, когда в Кракове готовились к приёму королевы, её мать и отец с тревогой ждали дня расставания, когда молоденькое, слабое, перепуганное существо должны были отдать в чужие руки.

Многое ожидали от старого короля Сигизмунда, но также заранее знали, как была расположена и что тут значила Бона. Король-отец утешал себя и мать тем, что имел в своих руках судьбу дочки Боны, Изабеллы, и её сына, что император, брат его, мог если не отобрать у королевы неаполитанские княжества, ему подвластные, то пригрозить её правам на них.

Поэтому тут надеялись, что молодая пани, имея опеку отца и дяди, будет на польском дворе хорошо принята.

Мать, которая самым нежным образом была привязана к этому ребёнку, также обдумала средства, чтобы молоденькая девушка, внезапно переезжающая в тот незнакомый мир, имела у бока заботливую няню и собственную службу, к которой привыкла.

Елизавете действительно были нужны эта опека и присмотр; был это едва распустившийся цветок, но хрупкий, бледный и пугливый.

Неженка и любимица матери, постоянно при ней, привыкшая к проявлениям сильной родительской любви, она нуждалась в ней, как в воздухе для жизни. Красоты ей хватало, а прежде всего невинной, детской прелести, которой несмелость добавляла выражения. Её походка, взгляд, каждое слово выдавали мягкую душу, нуждающуюся, чтобы в обхождении с ней люди умели её уважать. Она хотела всем понравиться, но никого не хотела затмить – так была покорна и скромна.

Мать напрасно хотела убедить её набраться побольше отваги и меньше гнуть шею перед людьми – она отвечала ей улыбкой и наивным словом:

– Раз я не умею быть другой.

И поднимала глаза к матери, которая отвечала ей трогательным объятием.

Елизавета была такой с детства. Её родители желали ей больше энергии, зная о судьбе, какая её ожидала, но с возрастом мягкость не изменилась, боязнь не отступила. Она имела как бы предчувствие своей будущей участи. В Польше ждала её золотая корона Ядвиги, терновый венец и ореол мученицы. Она от всего охотно бы отказалась, но судьба делала её жертвой – она должна была идти как заложник мира, союза, как узел двух царствующих семей.

Из Польши Герберштейн и другие привозили тревожные новости. Но там им верить не хотели, считали их преувеличенными.

На стороне молодой королевы в Польше, кроме короля, были достойнейшие мужи. Мать должна была заменить ей охмистрина, женщина, на которую больше других рассчитывали, энергичная, умная, храбрая Кэтхен Холзелиновна. Эта охмистрина, на руках которой воспитывалась Елизавета, происходила из семьи, уже несколько поколений которой служило при дворе, а привязанность её к воспитаннице была материнской.

Незамужняя, одна на свете, Холзелиновна не имела на нём никого, кроме своей Елизаветы, готова была пожертвовать для неё жизнью.

Сильного телосложения, закалённая годами, деятельная, работящая, Кэтхен имела то спокойствие силы и тот холодный такт, которые особенно незаменимы в бою. Она хорошо знала, что ждало её в Кракове, и заранее вооружилась. Она загодя клялась королеве-матери, что ни в коем случае, ни страхом, ни интригой не даст оттащить себя от Елизаветы и ни на шаг от неё не отступит. Все остальные слуги, которые должны были сопровождать молодую пани в Польшу, были подобраны с равным тщанием. Мать могла рассчитывать на их верность и самоотверженность.

Император Карл V с гордостью повторял встревоженной невестке, что всё-таки с его племянницей ничего плохого случиться не может.

И однако в минуту разлуки, отъезда, когда нужно было отправиться в этот путь предназначения, полились горькие слёзы. Король-отец, помимо тех, кто окружал дочку, принадлежа к её свите, тайно выслал людей, дабы собрать информацию, как там приготовились её принимать. Всё звучало весьма благоприятно.

Со стороны короля Сигизмунда не пренебрегли ничем, чтобы молодой даме на первых шагах дать по возможности лучшее представление о стране, которая должна была стать для неё новой родиной.

Даже выбор времени года, казалось, имеет смысл, чтобы в майской зелени, в весенних покровах молодой королеве Польша показалась красивой.