Две королевы

Заинтересованность прибытием Елизаветы, к досаде Боны, так повсеместно охватила умы, стала такой лихорадочной, вызвала столько сторонников, что она, которая хотела её игнорировать, остаться холодной, пассивной, среди этого волнения оказалась обособленной и чувствовала, что как бы утратила значение и авторитет.

Кмита, Гамрат, Опалинский, другие явные и тайные союзники королевы в это время вместе с её неприятелями работали только на то, чтобы при торжественном въезде не дать себя затмить.

Почти каждый день приезжали посланцы, объявляющие об отъезде Елизаветы, о приближении её к границам.

На приём, помимо высоких сановников, король Сигизмунд Старый упросил двух достойнейших женщин, которые не относились к любимицам Боны. Ехала с многочисленным двором жена гетмана Тарновского, из дома Шидловецких, и её сестра, княгиня на Олеснице.

Об этом всём говорили каждый день везде, и в окружении Боны, которая слушала холодно и выразительно старалась показать, что её это ничуть не интересовало. Это дорого ей стоило, потому что приближалась борьба, к которой итальянка готовилась с тем большим рвением, что она должна была быть тайной.

Двор будущей молодой королевы и короля, в выбор которого Бона вмешиваться не хотела, был назначен самим королём.

Дземма, которая решила втиснуться в свиту молодой пани, с упорством старалась воплотить в реальность странную мысль, но встречала к этому трудные препятствия.

Август не мог вступиться за неё, Опалинский не решался. Обе охмистрины боялись о том намекать Боне, раздражённой и насупленной, не выносящей малейшего напоминания о Елизавете и того, что её касалось.

Дземма напрасно бросалась во все стороны, и в конце концов должна была упасть к ногам Боны и решиться просить её, чтобы рекомендовала её в свиту молодой королевы.

Сперва пани вспылила и не скоро успокоилась, давая себя умолять. Дземма могла быть ей помощью, но в то же время опасностью. Не желая даже говорить о том дольше, она отправила её, заплаканную, ни с чем.

Последняя новость объявила о прибытии Елизаветы в Оломунцу, послем расставании с матерью в Корнеберге.

Там её ждали польские послы. Дамы, приготовленный кортеж должен был встретить в Освенциме. Северин Бонер в прекрасной своей усадьбе в Балицах готовился первым поклониться молодой госпоже, делом которой он рьяно интересовался.

Четвёртого мая она была уже почти в Кракове, только в

Балицах задержалась, чтобы на следующий день устроить и приготовить этот въезд, что стоил столько трудов и беготни.

За исключением покоев Боны, в которых было пусто и тихо, во всём замке вечером, всю ночь движение не прекращалось. Молодой король так был постоянно занят этими приготовлениями, что не мог забежать к матери, а заплаканная Дземма ждала его до поздней ночи.

Вскакивая при каждом шелесте в коридоре и подбегая напрасно к дверям, потом возвращаясь, разочарованная итальянка плакала и проклинала по очереди.

Было уже недалеко до полуночи, когда к ней вошла сострадательная Бьянка. Та была уже раздета, чтобы лечь в постель, и набросила на себя только лёгкий банный халат, а чёрные длинные волосы, которых завязать не имела времени, стекали ей на белые плечи.

Дземма до сих пор даже платья не сняла.

Увидев её с платком на глазах, в шнуровке, в поясе и полном костюме, разгневанная Бьянка, подойдя к ней, ударила в ладоши.

– Дземма! – воскликнула она с материнской заботой. – Что с тобой происходит! Дитя несчастное, глаза выплакиваешь напрасно, когда тебе как раз самой красивой нужно быть. Но брось эти слёзы Ариадны, потому что ты не покинута! Ты теперь будешь очень нужна старой королеве, на руках тебя прикажет носить.

– Он целый день у меня не был! – выкрикнула Дземма, ломая руки. – В последний день, когда мы могли ещё быть одни!

Бьянка слушала с улыбкой.

– Будь уверена, что зато увидишь его завтра, потому что соскучится по тебе… но сегодня он не распоряжался собой. Сбрось же это платье, ложись, отдохни, чтобы быть красивой; мы где-нибудь должны найти себе место, из которого всё бы, всех как можно лучше могли увидеть. Не правда ли? Старая королева шагу из замка не сделает, а мы легко получим позволение.

– Я ничего видеть не хочу! – воскликнула Дземма. – Ничего, ничего!

– Как! Даже своего короля, когда будет такой красивый красоваться на коне.

– При её карете, – воскликнула итальянка.

– Да. Тебе, должно быть, будет любопытно увидеть, как, бледная и встревоженная, она будет ехать на этот королевский праздник, который станет для неё королевской пыткой!

Дземма поднялась.

– Остынь и подумай, – добавила Бьянка. – Чем тебе поможет сидеть тут в углу, когда можешь показать лицо и торжествовать, потому что нет сомнений, что ты красивее её.

Томек, придворный короля, как раз возвращается из Балиц; он видел, как она дрожа высаживалась из кареты во дворе, что её должны были держать под руки, потому что она качалась, бедняжка. А была бледная, как стена. И казалась больной, встревоженной, уставшей. Это ребёнок, а ты…

Дземма слушала с заинтересованностью.