Две королевы

Было известно, что Сигизмунд Август любил образованных людей, знающих свет, умеющих поддержать разговор о том, что в данную минуту занимало умы. Как раз Марсупин имел все качества такого придворного, который умеет развлечь господина, занять и помочь ему ознакомиться с тем, что занимало мир на западе.

Синьор Джованни знал все дворы, множество правителей, много учёных, читал новости, отлично говорил на нескольких языках, а кроме того, был несравненно изворотлив, ловок и в необходимости красноречив. Ни энергии, ни хитрости было ему не занимать. Наконец его привязанность к семье короля была испытана.

На польском дворе Марсупина совсем не знали, потому что никогда там не показывался, но итальянцы, окружающие Бону, о нём знали.

Когда назавтра парадно одетый синьор Джованни объявил о себе Опалинскому, как посланец с письмами к молодому королю Марсупин, осторожный маршалек принял его очень вежливо, но подпустить к королю как-то не хотел и требовал письма в свои руки. Марсупин с великой униженностью объявил, что ему поручили отдать их в собственные руки Августа. Он просил аудиенцию.

Маршалек, который разглядел что-то неприятное для Боны, побежал к ней. Королева уже была не только уведомлена о прибытии итальянца, но знала, кто он был.

– О! Шпиона сюда ко мне выслали! – воскликнула она. – Эта негодная немка (Холзелин) неизвестно, каким образом высылала письма и донесения, описала меня в них. Прибыл её помощник. Мои люди его знают, опаснейшая змея. Подкупить его нельзя. Я предупрежу сына, аудиенцию отложите до завтра, и всё-таки нужно жизнь ему сделать такой горькой, чтобы негодяй как можно скорей выехал. Я его не потерплю, ни за что, ни за что!

Поэтому только на следующий день Марсупин смог отдать письма королю Августу, который его принял, будучи предупреждён, вежливо и холодно.

Итальянец рассчитывал, что в более продолжительном разговоре сумеет понравиться королю, заручиться его доверием, но Опалинский над этим бдил и не позволил ему разглагольствовать, напоминая о неотложных делах.

Против всех этих разочарований Марсупин должен был разыгрывать равнодушную уверенность в себе, словно не понял то, что от него отделывались.

Он объявил Августу, что у него есть письма к молодой королеве, также добавляя, что ему поручили отдать их в её собственные руки и убедиться в том, как выглядела королева и не испортилось ли её здоровье от перемены жизни.

Сигизмунд Август отвечал каким-то неопределённым обещанием.

Опалинский по возможности скорее выпроводил Марсупина, объявив, что постарается устроить свидание с Елизаветой, а о дне и часе сообщит.

Приезд Марсупина немного разволновал Бону, потому что видела в нём результат доносов, каких она опасалась. Очевидно, итальянца выслали как шпиона, чтобы на месте убедился в том, что доходило до Вены и Праги.

В этот день начались совещания, бегали посланцы, позвали всех советников и помощников королевы; а поскольку многое лежало на старом Сигизмунде, Бона решила сначала приготовить его так, чтобы не позволил Марсупину тут остаться, почитая для себя унизительным тот надзор над молодой королевой, который доказывал отсутствие доверия.

Время для воздействия на короля было действительно хорошо выбрано. Уставший от соперничества Сигизмунд Старый находился в том состоянии и расположении, которые, желая спокойствия, легко обманывали её видимостью.

Мациёвский и другие у бока короля, хоть знали, как обходились с молодой королевой, чтобы не беспокоить Сигизмунда, не всё ему говорили, многое скрывали.

Бона сдерживала свои порывы и делала равнодушный вид. Поэтому старик надеялся, что постепенно всё сложится самым лучшим образом, не прибегая к крайним средствам, без ссоры и шума. Он готов был даже на маленькие уступки жене, лишь бы не вынуждала его гневаться. Он видел Елизавету постоянно улыбающейся, с безоблачным лицом, ни на что не жалующейся… и заблуждался, льстил себе, что сын должен к ней привязаться.

Так несколько недель Бона давала отдохнуть королю, ничем его не раздражая; приходила узнать, как себя чувствует, поговорить о своих личных делах, вовсе не намекая о сыне и невестке. Сигизмунд мягко успокаивался.

Вечером того дня, когда Август давал аудиенцию Марсупину, было решено, что Бона должна предупредить о нём короля.

Чуть раньше обычного она показалась в спальне, а из глаз её супруг узнал, что что-то принесла с собой, что пришла не с пустыми руками. После нескольких нейтральных слов она села напротив мужа.

– Наверное, тебе уже донесли, – сказала она, – о прибытии того особенного посланца от отца Елизаветы?

– Ни о каком не знаю, – сказал король.