Две королевы

Вскоре персонал снова взбунтовался. В 1555 г. накопилось огромное количество долгов по жалованью, и слуги отказывались работать. Раздавались обвинения в коррупции и некомпетентности, подтвердившиеся, когда пропали деньги, подаренные Марии Генрихом II, чтобы она могла потратить их на ярмарке в Сен-Жермене. Скорее всего, их украли. Финансовое положение двора Марии оказалось плачевным.

Паруа явно не справлялась и поэтому взяла отпуск по болезни, вынудив Антуанетту де Бурбон вмешаться и взять основные заботы о Марии на себя. Оценив положение дел, Антуанетта поняла, что мадам де Паруа не соответствует занимаемой должности и ее желательно уволить. К сожалению, это был один из редких случаев, когда оба дяди Марии отсутствовали. Антуанетта хотела уволить Паруа сама, но посчитала, что дело слишком важное и деликатное, чтобы действовать в одиночку. Она даже намекала, что ради этого мать королевы Марии должна посетить Францию.

Кризис наступил в Блуа, сразу после Рождества, когда кардинал поехал с визитом в Италию и не имел возможности вмешаться. Мария, которой уже исполнилось тринадцать, отдала несколько старых платьев своим теткам. Этим на первый взгляд невинным жестом она следовала — как потом сама объясняла — совету матери, поскольку тетки, младшие сестры Марии де Гиз, были аббатисами, и подарки делались с благотворительными целями. Одежду, сшитую из самых роскошных и дорогих тканей, должны были разрезать, превратив в алтарные покрывала. Этот поступок, а также подарки другим слугам Марии, возбудили ревность мадам де Паруа. «Вижу, вы боитесь, что я разбогатею! Очевидно, вы хотите держать меня в бедности!» — со злостью кричала она.

На это неподобающее обращение к королеве Мария отреагировала с достоинством. Она изо всех сил сдерживала эмоции, что всегда было непросто, но на первых стадиях конфликта это ей удавалось. «Как печально», — ответила она и удалилась.

Но это была не спонтанная стычка, а кульминация столкновения двух характеров. Живая и развитая не по годам Мария могла казаться взрослой, однако она по-прежнему оставалась всего лишь подростком, желающим все делать по-своему. Мадам де Паруа была женщиной в возрасте, с непомерным самомнением и преувеличенным чувством долга. В лучшем случае ее можно было назвать суетливой, а в худшем — брюзгой и педантом. Она уже жаловалась на Марию матери, когда девочка хотела носить слишком много украшений.

В своих письмах матери Мария излагала свою версию и изливала душу: «Мадам, я смиренно прошу Вас поверить, что ничего этого не было, поскольку… Я никогда не ставила под сомнение ее полномочия распоряжаться моим гардеробом, потому что очень хорошо знаю, что не должна этого делать». Тем не менее она признавалась: «Я действительно сказала Джону, моему камердинеру, что она обязана известить меня, когда желает что-то взять, поскольку если я захочу отдать эту вещь, то могу обнаружить, что ее нет».

Столкновение характеров проявилось в битве за право распоряжаться гардеробом Марии. Теперь, когда конфликт вскрылся, у Марии не было причин отступать. «Что касается ее слов о моем неуступчивом своеволии, мадам, то я никогда не получала от нее согласия отдать даже одну булавку, и вследствие этого приобрела репутацию такую дурную, что довольно много людей говорили мне, как мало я похожа на Вас».

Мария рассчитывала, что этот аргумент попадет в цель, поскольку ее мать всегда гордилась своей щедростью к слугам. Затем юная королева высказала свое возмущение мадам де Паруа. «Я крайне удивлена, — писала Мария, — что она способна сообщить Вам нечто настолько далекое от истины».

Ситуация зашла в тупик, и когда из Италии вернулся кардинал Лотарингский, уклоняться от разрешения проблемы стало уже невозможно. Он предупредил в письме свою сестру, что Паруа «приболела» в Париже. После разразившегося скандала мадам де Паруа была вынуждена покинуть двор Марии и ее возвращение выглядело маловероятным. «Недомогание» оказалось слишком серьезным, а возможно, и смертельным. В любом случае она намеревалась уволиться. Юная королева Шотландии добилась своего.

Сама Мария, несколько туманно прибавлял кардинал, была «больна» в основном «от того, что она в конечном счете обнаружила и что вряд ли было возможным вынести». Теперь она полностью поправилась и стала как прежде; ее внешность и речи очаровывали всех и каждого, но ущерб, вне всякого сомнения, был нанесен.

Год спустя Мария вспоминала об этом инциденте, написав матери, что Паруа «едва не стала причиной моей смерти — из страха, что я вызову Ваше неудовольствие».