Две луны

Голоса шептали мне: спеши-спеши-спеши. Я знала, что мы не успеваем в Айдахо вовремя. Я даже подумала о том, как бы улизнуть от бабушки с дедушкой, пока они будут прохлаждаться в Блэк-Хилс. Может, меня подвезёт кто-то, кто умеет водить быстро, но при одной мысли о скоростной езде и извилистой трассе – особенно о крутых поворотах на спуске к Льюистону, штат Айдахо, – мне стало страшно и тошно.

– Чёрт! – воскликнул дедушка. – Дам-ка я тебе порулить, цыплёночек! А то скоро совсем свихнусь от этих поворотов!

Конечно, это была шутка, но он знал, что я умею водить машину. Он научил меня водить его старый пикап, когда мне исполнилось одиннадцать лет. Мы исколесили все разъезженные дороги на его ферме. Я вела машину, а он покуривал трубку и рассказывал свои истории. Он говорил:

– Ты чертовски хороший шофёр, цыплёночек, но не проболтайся маме, что я тебя научил. Она из меня всю душу вынет.

А мне нравилось водить тот старенький зелёный фургон. Я мечтала, как получу права, когда мне исполнится шестнадцать, но потом, когда мама ушла, что-то со мной случилось. Я стала многого бояться, чего прежде никогда не боялась, и вождения в том числе. Я даже старалась вообще не ездить в машинах, не говоря уже о том, чтобы их водить.

Блэк-Хилс, Чёрные холмы, оказался на самом деле не таким уж чёрным. Там росли сосны, и, может, ночью они и выглядели чёрными, но мы проезжали мимо них средь бела дня, и они были тёмно-зелёного цвета. Это было завораживающее зрелище, все эти проносящиеся в окне тёмные громады. Над соснами свистел холодный ветер, и высокие кроны таинственно шептались между собой.

Мама всегда хотела увидеть Блэк-Хилс. Это было одно из мест, к которым она сильнее всего стремилась в своей поездке. Она часто рассказывала мне про Блэк-Хилс, который был священным местом у индейцев сиу. Это была их Святая земля, но белые поселенцы забрали её себе. И сиу всё ещё борются за свою землю. Я даже думала, что сиу остановят нашу машину и не позволят ехать дальше, и, по правде сказать, я была бы на их стороне. Я бы сказала: «Она ваша. Забирайте».

Через Блэк-Хилс мы выехали к горе Рашмор. Сперва нам показалось, что мы заблудились, а потом как-то вдруг – раз-два – и вот она, перед нами. И там с огромной скалы на нас мрачно уставились лица Вашингтона, Джефферсона, Линкольна и Тедди Рузвельта высотой в шестьдесят футов, высеченные прямо в камне.

Это было очень мило – увидеть наших президентов, и я ничего не имела против президентов, но, по-моему, сиу вовсе не были бы рады тому, что лица этих белых высекли на их священной горе. Я не сомневалась, что мама расстроилась. Я не понимала, почему тот, кто это сделал, не высек здесь заодно хотя бы парочку индейцев.

Бабушка с дедушкой, похоже, тоже расстроились. Бабушка даже не пожелала выходить из машины, так что мы не задержались надолго. Дедушка сказал:

– Я сыт по горло Южной Дакотой. А как ты, цыплёночек? А ты, крыжовничек? Поехали-ка отсюда!

В середине дня мы уже миновали большую часть Вайоминга, и я принялась считать оставшиеся мили. Может быть – может быть, мы всё-таки успеем. Но тут дедушка заявил:

– Полагаю, никто не против остановки в Йеллоустоне? Это просто грех – пропустить Йеллоустон!

– Это там, где Старый Служака? – подхватила бабушка. – Ох, я ужасно хочу увидеть Старого Служаку! – Она посмотрела на меня и добавила: – Мы быстренько. Ха, я думаю мы без проблем успеем в Айдахо к двадцатому числу.

Глава 29 …и вновь убывает волна

– Пипина мама наконец позвонила? – спросила бабушка. – Она вернулась домой? А Пипи обратилась в полицию? Ох, только бы это была не грустная история!

Фиби обратилась в полицию. Это было в тот день, когда мистер Биркуэй читал нам стихотворение про приливы и путника. Стих испортил настроение нам с Фиби и, мне кажется, ещё и утвердил Фиби в мысли о том, что она должна сообщить в полицию о своей маме.

Мистер Биркуэй читал стихотворение Лонгфелло «Простирает волна…». В том, как мистер Биркуэй читал это стихотворение, можно было даже услышать, как поднимается и уходит прилив. Лонгфелло описывает, как всадник спешит в город, но становится всё темнее и темнее, и море зовёт всадника. А потом «Тьма на крыши легла, прибывает и вновь убывает волна». И потом наутро:

И пришёл новый день, не вернёт никогда
Того путника он на родные брега.
Прибывает и вновь убывает волна…

Мистер Биркуэй попросил описать, какие чувства вызывает у нас это стихотворение. Меган сказала, что оно такое тихое и ласковое, что почти усыпило её.

– Ласковое? – удивилась я. – Да оно же жуткое! – у меня действительно дрожал голос. – Кто-то спешит домой по берегу, и над ним опускается ночь, и путник всё время оглядывается, потому что боится, что за ним гонятся, и тут – оба-на! – налетает волна и смывает его в море!

– Убийство, – сказала Фиби.

А я всё не могла успокоиться, как будто сама написала это стихотворение и лучше всех знала, что оно значит.