Две недели до любви

Я оглядываюсь через плечо на идущих сразу за мной. Очевидно, это отец и дочь. Папа похож на бегуна. Дочке лет двенадцать. Она одета в ужасную розовую футболку с надписью «Girl Power»; в руках так крепко зажат телефон, словно он должен спасти ее от неминучей смерти в лесу. От нее пахнет виноградной жвачкой и уютом детской спальни. Она краснеет, поймав мой взгляд.

Хотя я и пытался отрицать, Эрл был прав: туристки и правда любят строить глазки и все такое. Каждое лето молоденькие девчонки, вроде этой, влюбляются. Краснеют при виде то одного гида, то другого. Накручивают локоны на пальчик, хихикают ни с того ни с сего.

Если честно, то получать знаки внимания от двенадцатилетней очень неловко. Особенно на глазах у ее отца. Но девочки постарше тоже иногда дуреют на курортах. Интересно, в чем вообще смысл таких влюбленностей для девушек, которые такое испытывают? Что хорошего может быть в таких одноразовых романчиках? Оторви и выбрось. Может, Тодду или Грегу такое и нравится, но я просто не понимаю, в чем кайф.

От всей души надеюсь, что мисс юная феминистка не станет околачиваться вокруг меня все каникулы. Внезапно она смотрит на тропинку впереди и громко охает.

– Посмотрите, – показывает она на дерево с татуировкой. Ну, мы так называем его на курорте. Оно и правда выглядит, как старый рокер: все покрыто сердечками и буквами. Некоторые нарисованы краской. Другие вырезаны перочинным ножиком. Все любовные истории-однодневки, что случались у озера в лесу, остались на коре этого дерева.

Девочка как раз вошла в тот возраст, когда очаровывает сама идея любви. А может, и не только любви, но и любовной драмы, разбитых сердец. Наверно, маленьким девочкам разбитое сердце кажется таким же признаком взрослости, как каблуки или губная помада.

Я, сам того не желая, смотрю и смотрю на дерево. И глаза мои тут же находят – как и всегда – знакомую надпись: «Клинт + Роуз». В самом низу, у толстых и узловатых корней, торчащих из земли. Я словно наяву чувствую прикосновение крошечной стеклянной бутылки с краской к ладони. Я тогда присел у самой земли, чтобы написать наши имена. Боже, а ведь я был тогда даже младше, чем эта девочка.

Рози, Рози, Рози. Я скучаю по тебе…

– Все в порядке?

Я поворачиваюсь: на меня с тревогой в глазах смотрит отец девочки, бегун. Это немного ошеломляет. Я вспоминаю времена, когда все смотрели на меня именно так.

Два года назад. Сложно поверить, как быстро бежит время, но такова уж жизнь: это случилось уже больше двух лет назад.

Внезапно я вспоминаю комнату Рози. На кровати разбросаны книги в мягких обложках; корешки согнуты, чтобы можно было класть их раскрытыми страницами вниз. Я вспоминаю, как она пела в «Заводи» в самые оживленные часы под аккомпанемент недоделанной группы, состоявшей из Грега и Тодда. Я вспоминаю ее маленькую белую «Мазду-Миата». Она всегда водила слишком быстро. Вспоминаю ее черные волосы, заплетенные в косички: она всегда носила волосы именно так, с тех самых пор, как стала слишком взрослой для двух хвостиков. Вспоминаю, каким счастьем было просто держать ее за руку.

А еще я вспоминаю похороны. Грег шел за мной по заснеженному кладбищу всю дорогу до моего грузовика. Он наблюдал, как я отмахивался от всех этих соболезнований. Он был свидетелем того, как я сказал родителям, что не поеду сразу домой.

– Что? – рявкнул я на Грега, открывая дверь со стороны водителя. Мы оба еще не сняли черных зимних плащей. Чопорные шерстяные плащи, которые купила нам мама. Она сказала, пригодится для особых случаев, когда мы дорастем до этих особых случаев. Но мы выглядели в них полными дураками и сами не были на себя похожи. – Думаешь, я сорвусь, что ли? – заорал я на него.

Грег пожал плечами, не вынимая рук из карманов:

– Не знаю, чувак. Кто я, чтобы тебя судить?

– Так вот. Не буду я. Понял?

– Да ладно, ничего страшного, если…

– Если что? – завопил я, и дверь заскрежетала, распахиваясь на морозе.

– Ну… Не знаю… Если ты захочешь… ну, поорать или типа того. Я просто говорю… если захочешь проораться…

– Мне пора на работу.

– Ты что, шутишь?

– Работа, – повторил я. – Инвентаризация в «Заводи».

– Ты только что похоронил свою девушку, – сказал Грег. – Ты что, думаешь, родители…

– Мне пора, – сказал я, забираясь в машину.

Я включил радио и повел свой грузовик до Бодетта. Добравшись до «Заводи», я припарковался на обычном месте и отпер главный вход в ресторан, хотя обычно заходил через боковую дверь. Я швырнул плащ на столик, хотя обычно вешал верхнюю одежду в папином кабинете. Я поклялся, что теперь все будет иначе. Я поменяю место, куда ставлю ботинки. Буду есть на завтрак другую еду. По выходным буду ходить в другие места.

Ведь если я поменяю в своей жизни все, все, все, то это значит, что у меня будет новая жизнь? Наверное, я и чувствовать себя буду иначе? Мне больше не будет так больно?

Я буду работать. Работать, как никогда раньше. И начну прямо сейчас, с пересчета банок с горчицей в «За води».