Две недели до Радоницы

– …Нет, нет, мы не можем дать белорусам свою республику. Они народ слабовольный, ими легко манипулировать. Эдак можно их просто Москве на съедение отдать!

И так далее, и тому подобное. Карол слышал эти аргументы в той или иной форме каждый день. Наверняка подобные споры между «взрослыми» социалистами, эндеками и краевцами также разгорались в «Белом Штрале». С перерывами на кофе, разумеется. Посаженный Пилсудским режим полковников слишком укоренился, чтобы его можно было просто так скинуть. Санация и затягивание поясов разочаровали многих, но люди по инерции поддерживали беззубый Сейм. Социалисты были слишком разобщены, чтобы представлять собой силу, а националисты (или, как их называли по-другому – «эндеки») никогда не решились бы воплотить в жизнь свои планы. Все споры – что на высоком политическом уровне, что в университетской столовой – оставались на уровне импотентной демагогии. Они лишь давали иллюзию развития ситуации, скрывая факт тотального бездействия.

Карол, возможно, понимал это лучше остальных. Как и большинство современников, он ощущал разлад с окружающей действительностью, однако не видел выхода в партиях. Кроме одной: из всех (квази) политических групп, ему больше всего импонировали «Жагары». Авангардные поэты читали стихотворения, наполненные образами разрушения и хаоса, а в их строках сквозило предчувствие близкого конца. Карол жалел, что родился литературным бездарем: никто, кроме поэтов, не мог выразить лучше его душевное состояние. Его снедало специфическое чувство fin de siecle – грядущей катастрофы, что ответит на все вопросы и прекратит мучительное волнение.

«С танцами, цветущей сиренью, черемухой, венками в реке

            город валился в ничто, не зная о том» – вспоминал он строчку. Его внутренний монолог прервал бойкий голос.

– Котлеты, щадите, оставьте мне целые зубы!

А впрочем, не надо!

Я выпью компот, называемый супом!

Автор песенки, раскрасневший и запыхавшийся, упал на стул рядом с Каролом. Внешне он был полной противоположностью Лоса. Широкоплечий, подтянутый, с копной ослепительных русых волос, что стояли задиристым вихром, этот студент излучал во взгляде да и во всей своей фигуре такое доброе, позитивное спокойствие, что любое напряжение мгновенно улетучивалось, стоило ему появиться.

– Юзек?! – Карол был неподдельно удивлен, – Что ты здесь делаешь?

– Гегей, Каро! Я так, мимо проходил. Знал, что ты тут!

О Юзеке Мейштовиче следует рассказать отдельно. Более непохожих людей, чем он и Карол, представить невозможно. Юзек происходил из зажиточной семьи, его мать была служащей в банке; Карол приехал в Вильно из провинции. Безупречно одетый, всегда в достатке, Юзек появлялся на публике в приподнятом настроении. Университет он бросил в первый же год и стал заниматься собственным делом: издавал журнал, в котором высмеивал повсеместный катастрофизм и печатал авторов, что разделяли его взгляды. Карол, однако, считал все это фасадом, за которым скрывался тот же страх перед неизбежным. Как иначе было понимать тот факт, что Юзек за последние два месяца сменил три квартиры? От кого, а вернее, чего он убегал? Тем не менее, Юзек был единственным его настоящим другом в городе.

– Помнишь, как ты нахваливал чечевичный суп у меня? – весело толкнул друга под бок Юзек. – Не хочешь пойти отведать?

Карол помнил. Однажды Юзек повел его в гости к своей матери, в еврейский квартал. Они протолкались вдоль Жидовской, откуда с тротуаров продавали мебель, ношеную обувь и все на свете, и нырнули в дверь под распахнутыми лепестками оконных ставень. Бойкая старушка с черными волосами без единой проседи пригласила его к столу за миску с похлебкой. Только Карол взял одну ложку, как у него во рту словно взорвалась бомба. Вкус было трудно описать, и «отвратительный» было одним из самых пристойных определений. Поистине героическим усилием Карол преодолел себя и закончил целую порцию. Волосы его встали дыбом от ужаса, когда старушка принялась черпать половником добавку. Он сослался на неотложные дела и чудом выскользнул из-за стола. Дом гостеприимной старушки он покидал на трясущихся ногах, непрестанно благодаря – даже в состоянии, близком к обмороку, он не хотел выглядеть невежливым.

– Ты знаешь, – дрожащим голосом ответил Карол. – У меня сегодня много занятий…

– Понимаю. Но вообще у меня к тебе дело.

– Какое?

Вместо ответа Юзек запустил руку в карман пиджака и вытащил резную деревянную фигурку лошадки. Передал Каролу.

– Из дуба, из настоящего дуба! – воскликнул тот, тщательно рассматривая коника. – Где ты нашел такого?

– Секрет, – хитро улыбнулся Юзек, – А хочешь знать – пошли со мной! Занятия и так пустая трата времени. Ты ведь знаешь литовский?

– Каплю совсем… А ты по что спрашиваешь?

Юзек молча встал из-за стола и махнул рукой: мол, давай за мной. Интерес к фигурке был слишком велик: Карол оставил нетронутыми котлеты и суп, и вместе с Юзеком вышел под серое небо Вильно.

Перед железной дверью, ведущей на улицу с университетского двора, Карол встал как вкопанный.