Две недели до Радоницы

Магазинчик Дарьи назывался по ее фамилии – «Влученга». На визитке, что она оставила маме, было указано расположение на миниатюрной карте с обратной стороны – Скарбница. Каждый, кто был в Бойкове хотя бы раз, знал Скарбницу. Это было переплетение пешеходных улиц в самом сердце города, «туристический рай», по задумке Советов. Впрочем, на моей памяти туристов там всегда было мало. В магазинах с пыльными витринами скучающие продавцы продавали безделушки с символикой Бойкова (чаще всего брали маленького дракончика, или Смока, как он звался по легенде), а на улицах дородные барышни в псевдо-традиционных нарядах стояли за прилавками с наваленными на них осцыпками. Но с тех пор Бойков сильно изменился.

От «Малинки» я пошел в центр города по главной улице. Улица эта длинной витиеватой линией бежала от выезда на Купавы до самого входа в народный парк, пронзая город насквозь. Закончив застройку столицы, коммунисты назвали ее «Триглавской». После падения режима Великий Совет после непривычно долгого собрания и бурных споров согласился на новое название – улица Трех братьев. Взглянув на карту из туристического центра, я узнал, что улицу переименовали вновь. Она звалась теперь «Имени Кацпера Собепанка».

Сейчас на ней было оживленно – не в пример старому Бойкову. Тут и там маршировали отряды туристов с экскурсоводами во главе. Звучали фразы на немецком, французском и других языках. Время от времени по булыжной мостовой тарахтел забитый под завязку «Мелекс», люди на задних сидениях, кто равнодушно, кто пытливо, глазели по сторонам. Когда я подошел ближе к центру, на улице появились одетые в квазисредневековые наряды зазывалы с табличками на груди. Каждый, громко сотрясая воздух, звал в музей. «Музей истории Нагоры», «Музей сокровищ Потоцкого», «Музей Смока», «Музей трех братьев» – читал я на табличках. Все опять же на россыпи западноевропейских языков.

В Скарбнице я будто перенесся в другой мир. Вокруг меня ходили люди, рядом цокали лошади, запряженные в повозку, из раскрытых окон доносились пряные ароматы, а по всем улицам разносился оживленный гвалт сотен голосов. Серая, пустая столица, которой я помнил город до своего отъезда, стала живым, пульсирующим водоворотом людей, встреч, событий. Поток увлек меня, и вскоре я будто растворился, слившись с несшим меня течением.

Пришел в себя на тесной улочке, рядом с магазином цветов. Милая женщина за прилавком обворожительно улыбалась, посылая невербальный сигнал «КУПИ». Я спросил у нее дорогу. Она с улыбкой, до предела вежливо и учтиво, направила меня. Я вдруг вспомнил, что Дарья любила маргаритки. Но при этом не вспомнил, как они зовутся по-нагорски и просто показал на большой букет. С цветами в руках, в приподнятом настроении, я теперь чувствовал себя как деревенский бездельник, который вдруг нашел бесхозную горсть золота на лавке.

Поплутав по закоулкам Скарбницы, я, наконец, нашел ее магазинчик. Неброскую входную дверь украшала маленькая вывеска «ВЛУЧЕНГА». На витринах были выставлены картины, изображения из бисера и другие ручные поделки.

Я собирался войти, но увидел надпись на двери по-нагорски «Сегодня одпочиваю20». Рядом с ней болталась на веревочке простенькая кукла – девочка, сладко уткнувшаяся щекой в подушку. Вот незадача – если Дарьи нет, получалось, я потратил зря целый день. А в моем положении времени терять было никак нельзя. На всякий случай я толкнул входную дверь. Она неожиданно поддалась, приглашая внутрь.

В магазине приятно пахло лавандой. За прилавком никого не было. Я положил цветы на стойку и неспешно осмотрелся. На голубых стенах висели небольшие картины в простых, сколоченных из деревянных планок, рамках. Все до одного – узнаваемые виды Нагоры. Триглав в дымке, вид с лодового гребня на Котлину, золотистая долина в тюках сена. Нарисованы они были пастелью в приглушенных цветах. Помимо этого, ничего особенного они не представляли: такие рисуют туристам на память.

Рядом со стойкой привлекала внимание высокая шкаф-витрина. За стеклом, будто большое семейство людей-лилипутов, лежали куклы. Игрушки были небольшого размера – я взял одну в руки, и она спокойно уместилась на ладони. Каждая тряпичная поделка была уникальной и изображала разных персонажей. Вот крестьянин из деревни: широкие темные штаны, светлая, с национальным цветочным узором, рубаха подпоясана тканью с узлом на животе, а на символической, без признаков глаз, рта и носа, тряпичной голове красовалась шапка-магерка. Рядом стоял шахтер в праздничном наряде: темный мундир и штаны, на голове кивер с шахтерским знаком – перекрещенные молот и кувалда. Впечатлял уровень деталей: на груди были заметны разные медали и знаки отличий, край воротника украшал маленький знак горняков, тот же, что и на кивре, а на плечах выделялись нашивки с указанием ранга. Я знал этот костюм, потому что отец Дарьи во времена коммунизма работал шахтером. Однажды при мне он надел эту форму. А я тогда совсем маленький был, и мне показалось, что вошел какой-то солдат.