Две недели в другом городе

Джек не спускал глаз с пары, шагавшей перед ним. Деспьер с видом собственника держал Веронику за плечо; их смех, долетавший до Джека, звучал вполне интимно. Раскачивающиеся полы пальто частично закрывали великолепные ноги девушки – длинные, загорелые, в туфлях на высоком каблуке. Настроение Джека испортилось окончательно. Ручаюсь, после ленча они найдут предлог покинуть нас, чтобы заняться любовью, возмущенно подумал он.

– Господи, – тихо сказала мисс Хенкен, глядя на идущую впереди девушку, – почему я не родилась итальянкой? Джек посмотрел на нее с жалостью и отвращением.

– К тридцати годам она расплывется, – заметил он, помогая мисс Хенкен утешать себя.

Мисс Хенкен сухо рассмеялась и похлопала себя по плоской груди.

– Что ж, мне уже тридцать. Вы меня успокоили.

Я приехал в Рим не для того, чтобы утешать обделенных, – подумал Джек. Заставлю Деспьера заплатить за себя и свою девушку. Это будет моим единственным достижением за день.

Деспьер ошибся, сказав, что в том ресторане, куда он повел их, не было туристов с двенадцатого века. Напротив Джека в углу небольшого зала сидела тихая американская пара, казавшаяся четой молодоженов. Она серьезно изучала меню; девушка, подняв голову, обратилась к стоявшему перед ней официанту: «Я хочу что-нибудь типично итальянское. Омлет – это итальянское блюдо?» Джек готов был поцеловать ее в чистый, прекрасный, американский лоб.

Интерьер этого типично римского ресторана не радовал глаз; стены его были расписаны кричаще яркими видами Неаполитанского залива; люстры в виде безвкусных модернистских конструкций висели под потолком, столь высоким, что благодаря какому-то акустическому эффекту посетителям приходилось кричать, чтобы их услышали соседи по столику. Деспьер заказал для всех местное фирменное блюдо – spaghetti a lie vongole[14], официант поставил на стол открытый графин с широким горлом, наполненный вином.

– По мнению Джека, в характере Мориса Делани есть тайные красоты; сейчас он поведает нам о них, и я смогу нарисовать объективный портрет великого человека.

Джек попытался вспомнить, как однажды вечером, более двадцати лет тому назад, он познакомился с Делани. Произошло это в гримерной; кроме режиссера, в залитой ярким светом комнате находились Лоренс Майерс и девушка, впоследствии ставшая женой сценариста. Только что закончился спектакль, в течение недели апробировавшийся в Филадельфии. Майерс и его невеста сидели рядом на старом диване, Джек чистил перед зеркалом лицо кольдкремом.

– Это была первая пьеса Майерса, – сказал Джек, – драматург радовался положительным откликам прессы и успеху спектакля. Все говорили, что Хэрри Дэвис – он играл главную роль – станет звездой. Дэвис уже умер, – произнес Джек. – Майерс – тоже.

Джек замолчал, пытаясь понять, зачем он сказал об этом,ради чего воздвиг над заброшенными могилами забытых американцев надгробья из слов, объявив своим слушателям об их смерти. В этот миг Джек как бы воочию увидел живого Майерса – бледного, нервного молодого человека в изношенном костюме, сидящего возле смущенной девушки, которая напоминала гувернантку, отпущенную на выходной; она любила Майерса так неистово, что превратила их жизнь в цепочку ужасных сцен ревности, оборвавшуюся в тот день, когда Лоренс покинул кислородную палатку, чтобы умереть.

– Майерс где-то познакомился с Делани, все знали, что режиссер находится в зрительном зале и следит за спектаклем, – продолжал Джек. – Делани недавно закончил свою первую полнометражную картину, она имела большой успех; прилетев на восток, он заехал в Филадельфию, чтобы посмотреть спектакль и поделиться своим мнением с Майерсом.

Официант принес еду, и, пока он расставлял тарелки, Джек, смежив веки, вспоминал, как выглядел Делани, когда он ворвался в гримерную. Молодой, грубоватый, самоуверенный, с хриплым голосом, одетый артистически-небрежно, Делани был в дорогом пальто из верблюжьей шерсти, на его шее развевался, как флаг, кашемировый шарф; его разъяренное лицо пылало, в движениях чувствовался избыток жизненных сил, казалось, он обладал неистощимым запасом энергии.

– Он заявил следующее, – сказал Джек, когда официант ушел и они начали есть: – «Забудьте о прессе, Майерс, вы – конченый человек. Что они тут смыслят, в Филадельфии? В Нью-Йорке вас разорвут на куски!»

– Это на него похоже.

Деспьер сухо усмехнулся, его вилка замерла над тарелкой.

– О таком Делани я и пишу.

– Он пожалел Майерса, – сказал Джек, вспомнив побелевшее лицо сценариста и слезы, выступившие на глазах его девушки. – Лучше знать правду заранее, чем ринуться в Нью-Йорк полным радужных надежд и испытать сильнейшее разочарование.

Джек увидел, что Вероника понимающе кивнула.

Мисс Хенкен ела торопливо, как бы украдкой, словно ей редко удавалось наесться досыта и она боялась, что в любой момент ошибка, по которой она попала сюда, может вскрыться, и ее попросят покинуть ресторан.

– Что еще хорошего он сказал? – спросил Деспьер.