Две недели в другом городе

Джек еле заметно усмехнулся.

Почему ты смеешься? – раздался возле уха Джека ее нежный, похожий па пение флейты голос.

– Я смеюсь, потому что я оказался весьма умен, – сказал он.

– Ты о чем?

– Я все вычислил, произнес Джек. – За ленчем. Решил, что в конце концов ты уйдешь с Жаном-Батистом.

– Ты подумал, что я – его девушка?

– Да. Это не так?

– Нет, – сказала она. Я не его девушка. Она взяла руку Джека и поцеловала его ладош,.

– Я – твоя девушка.

– Когда ты пришла к такому заключению? – спросил он, приятно удивленный ее словами.

Как давно со мной не случалось ничего подобного, подумал Джек.

Теперь пришел ее черед усмехнуться.

– Два дня назад, – заявила она.

– Два дня назад мы не были знакомы. – сказал он. – Ты даже не знала о том, что я существую.

– Да, мы не были знакомы, – отозвалась она, – но я знала о том, что ты существуешь. И даже очень хорошо. Я видела твой фильм. Ты был так прекрасен, так умел любить, что я стала твоей девушкой.

Возможно, позже, с грустью подумал Джек, все это будет вызывать у меня смех, но сейчас мне не хочется смеяться.

Но, детка, – сказал он, – там я на двадцать лет моложе. Мне было тогда даже меньше лет, чем тебе сейчас.

– Я знаю, ответила она.

– Теперь я – другой человек, – сказал Джек, с горечью ощущая, что эта очаровательная, простодушная, не слишком умная девушка обманута, обманута временем и коварной долговечностью целлулоида, а он бесчестно воспользовался этим. – Совсем другой.

– Сидя в кинотеатре, – сказала Вероника, – я знала, как все было бы у нас с тобой.

Джек рассмеялся.

– Кажется, я должен вернуть тебе деньги, – сказал он.

– Что это значит?

– Ты не получила того, за что заплатила, – сказал он, вытаскивая руку из-под ее головы. – Тот двадцатидвухлетний паренек, за которого ты заплатила, давно не существует.

– Нет, – медленно выговорила Вероника, – я ни за что не платила. И тот двадцатидвухлетний паренек никуда не исчез. Когда я сидела в ресторане и слушала твой рассказ о мистере Делани и несчастном сценаристе, я поняла, что тот юноша жив.

Усмехнувшись, она теснее прижалась к нему, повернула голову и зашептала Джеку на ухо:

– Нет, это еще не вся правда. Все было не так, как я представляла себе в кино. Все было гораздо, гораздо лучше.

Они оба рассмеялись. Благодарю тебя, Господи, за то, что на свете существуют поклонницы, подумал Джек, стыдясь своих мыслей. Он снова обнял ее, коснувшись рукой густых темных волос Вероники. А я-то считал, что давно получил весь гонорар за эту картину, мелькнуло в голове Джека. Сейчас, похоже, мне обломилось то, что гильдия киноактеров называет «побочными дивидендами». Щедрые побочные дивиденды.

Он повернулся к Веронике и положил свою руку на кисть девушки.

– Что ты хочешь? – шепнула она.

– Что-нибудь типично итальянское, – сказал он. – Это типично итальянское?

7

Он услышал какой-то стук. Неохотно открыл глаза. В комнате было темно. Погруженный в сладостное забытье, он не знал и не хотел знать, где он находится, который сейчас час, день это или ночь. Робкий стук повторился; он увидел, что дверь гостиной со скрипом приоткрылась и на пол спальни упала узкая полоска желтого света. Он понял, что он один и находится в своей кровати, в номере 654 римской гостиницы.

– Войдите, – сказал он, натягивая до шеи смятую простыню, потому что он лежал совершенно голый.

Дверь отворилась шире, и он увидел горничную с пиджаком. Она стояла, улыбаясь ртом, в котором недоставало нескольких зубов, и держа в руке вешалку с пиджаком, как охотничий трофей. Посмотри, что я поймала сегодня в римских джунглях: американский пиджак, окропленный американской кровью.

– La giacca, – радостно произнесла она. – La giacca del signore. E pulita[17].

Горничная, тяжело волоча ноги по ковру, источая еле уловимый запах пота, прошла к шкафу и повесила пиджак; при этом она с нежностью поглаживала его, словно это было ее любимое домашнее животное. Джек хотел дать ей чаевые, но он не мог подняться с кровати. Он понимал, что вряд ли бы шокировал пожилую женщину, за тридцать лег вдоволь насмотревшуюся в спальнях римских гостиниц на наготу тела и души, но все же Джек решил, что свою сотню лир она получит в другой раз.

Grazie[18], – сказал Джек, вдыхая тонкий аромат, который оставила после себя Вероника. – Grazie tanto [19].

– Prego, prego[20], – жалобно пропела она, внимательно осматривая комнату, не упуская из виду ничего, – новоявленный Шерлок Холмс в голубом переднике, составляющий в своей каморке опасное, как динамит, досье на обитателей христианского города.