Две недели зимних четвергов

Не буду описывать мир, в который я попал. Слишком он был странен, необычен для меня. Могу только сказать, что будущее выглядело совсем не таким, каким представляется нам с нашей низкой, обшарпанной и загаженной колокольни.

Мне не нужен был этот странный, прекрасный, но не построенный моими руками мир. Я хотел от него только одного — книг Марата Булыгина.

На мое счастье через двести лет книги еще не исчезли совсем. Я добыл все три небольших томика стихов Булыгина. Я попросту их украл. Не думайте, что меня мучила совесть и я стыдился своего поступка. Отнюдь! Я сделал это ради великой цели. Я крал у времени для того, чтобы дать отцу то, что ему причиталось, ту славу, которую он так и не мог получить при жизни.

Вернувшись домой, я засел за пишущую машинку и перепечатал весь первый том. Только фамилию я поставил отца: Пялин, а не Булыгин! Для меня, технаря, это был адский труд — сидеть за машинкой и час за часом стукать по клавишам двумя пальцами. Но я не чувствовал усталости.

Стихи Булыгина действительно были гениальны. Какой-то странный рваный ритм, не всегда четкие рифмы. Но как далеко было гладким, прилизанным, серым стихам отца до этого чуда. И теперь, медленно отстукивая на машинке строку за строкой, я уже не чувствовал восторга от того, что сделал, я сомневался в своем праве на ложь.

Но я все-таки сделал это. Перепечатав стихи, я отнес их в издательство, объяснив, что нашел рукопись в бумагах отца. И стихи приняли. И включили в план выпуска, и отослали в набор.

На этом все и кончилось. Абсолютно все. Я потерпел еще более сокрушительное поражение, чем отец. Произошел какой-то взрыв фатальных совпадений. Буквально в течение нескольких дней. Рухнуло здание типографии, где набирался сборник отца, и произошло два пожара: один в редакции издательства и другой в моей мастерской, где стояла машина Бриса и где я перепечатывал стихи Булыгина. От книг не осталось и следа, а машина, когда я выкопал ее из-под обломков, выглядела скрученным, оплавленным куском металла. Не понимаю, что в мастерской могло так гореть?

И только теперь, сопоставив то, что произошло со мной и то, что случилось с отцом, я начал понимать, какими мы были дураками. Еще никому и никогда не удавалось перехитрить природу. Пытаясь обмануть ее, человек всякий раз обманывает себя. А чем было наше воровство, как не попыткой обмануть саму основу природы — Время? Только обманули мы себя, мы оба: и отец, не сумевший оправиться после крушения надежд, и я, убивший годы на нелюбимое дело. Ради чего все это?

Может быть, конечно, в будущем существует какая-нибудь служба безопасности, которая пресекает попытки идиотов вроде меня повлиять на время, и рухнувшая типография и пожары ее дело. Только вряд ли. Зачем стараться, если время само может постоять за себя?

Конек-Горбунок

Тимофей Денисович пострадал от инопланетян. И довольно основательно. Багажник у «Жигулей» промялся так, что не починишь, и весь груз куриных яиц, штук триста, что в багажнике лежали — вдребезги! Всего решетки две или три целыми остались. А так — гоголь-моголь и глазунья. Ругался Тимофей Денисович страшно, кулаком небу грозил и в ярости был необыкновенной. Еще бы — такой урон потерпеть.

А случилось это так. В субботу, ранним утром, аккуратно загрузил он автомобиль яйцами, посадил рядом с собой жену, Елену Дмитриевну, и отправился в город, на рынок.

Ласково вел машину, кочки и ямы объезжал, но все же думал о тех делах, что в городе предстоят. Не ему, естественно, а жене. Бегать по магазинам дело совсем не мужское, как и торговать — не женское. Торговлю Тимофей Денисович жене не доверял, любил сам за ценой постоять, копейку не уступить. А Елена Дмитриевна пусть пока посмотрит, что купить нужно, список у нее есть, заранее составленный. Можно будет, конечно, минут на пятнадцать жену за себя оставить. Но не больше. А пятнадцать минут Тимофею Денисовичу нужны для того, чтобы к ларьку сходить, пива выпить. Он каждый раз, когда в город на рынок приезжает, пиво пьет. Немного — кружку, другую. За рулем ведь.

Тут как раз и произошла авария. Это даже аварией назвать нельзя, скорее — бомбежка. По машине так ударило, что она подскочила. Тимофей Денисович тут же затормозил плавно, помня о грузе, но нехорошее предчувствие появилось. Он вышел из машины, глянул на багажник и чуть не заплакал. Крышка помята безобразно, из нее какая-то хромированная штука торчит. И яйца вдрызг. Ущерб великий!

Место, где авария произошла, ровное совсем, полевая дорога. Изредка только кусты и деревья стоят. Тимофей Денисович сразу сообразил, что без вмешательства летающей техники не обошлось. Так и подумал: «Самолет деталь свою на машину обронил». Аэродрома поблизости не было, но мало ли чего сейчас в небе летает? И, подняв голову, Тимофей Денисович излил свои чувства. Такое кричал, что Елена Дмитриевна в машине покраснела и уши зажала. Он и слюной брызгал, распалясь, и ногами топал в возбуждении, и крестил, и перекрещивал, и каких только родственников этих злосчастных авиаторов не вспоминал!