Две повести. Терунешь. Аска Мариам

И самъ не понималъ онъ зачмъ, онъ душилъ духами, мылъ одеколономъ эту маленькую д-вушку, слдилъ за ея чистотой. Первые дни она спокойно сносила его выговоры за грязныя руки и ноги, за не мытую шаму, непричесанные волосы; она говорила только: «Хорошо, гета, я завтра умоюсь», и приходила на другой день свжая, чистая, надушенная. Потомъ эти замчанiя конфузили ее, и нкоторый лоскъ сталъ прививаться къ ней.

За первой недлей прошла вторая, третья, а палатка Панаева все также стояла у городскихъ воротъ, и онъ никуда не узжалъ. Маленькая дикарка незамтно привязала его къ себ, втерлась ему въ душу и, самъ не отдавая себ отчета почему, — онъ скучалъ безъ нея.

Однажды онъ раскладывалъ при ней свой чемоданъ и досталъ оттуда карточку Нины Сергевны.

— Узнаешь? — спросилъ онъ ее, пытливо вглядываясь въ лицо Марiамъ и все еще надясь, хоть и сознавая, что надежда его — безумiе.

Марiамъ медленно взяла карточку изъ рукъ Панаева и долго разглядывала.

— Нтъ, гета, тихо сказала она, — это совсмъ блая женщина, я никогда не видала совсмъ блой женщины, — и она опять стала внимательно разглядывать фотографiю.

— Какъ она хороша! — сказала она. — Она наврно жена негуса или кого-нибудь изъ

расовъ. Какъ бы я хотла походить на нее!

— Зачмъ?

— Можетъ быть ты бы полюбилъ меня, гета, тогда. Сталъ бы весело, добре.

— Ну, и что же дальше? — холодно спросилъ онъ, любуясь ея смущенiемъ.

— Ты бы купилъ меня и взялъ съ собою! Я бы ходила за тобой, какъ твой ашкеръ ходить. Носила бы твое ружье, сдлала бы твоего мула, мыла твои шамы и пекла теб инжиру.

— А теперь что ты длаешь?

— Теперь я толку зерно въ деревянной ступ каменнымъ пестомъ и приготовляю муку. Мы военноплнные раса, и расъ насъ содержитъ. Купи меня у него.

Панаевъ промолчалъ.

Когда Марiамъ ушла, онъ вышелъ изъ палатки и долго смотрлъ на облитый луннымъ свтомъ городъ, составленный изъ четыреугольныхъ домовъ безъ крышъ, на плантацiи кофе, на причудливыя очертанiя горъ. И вдругъ звукъ женскаго голоса поразилъ его. Пли близко, почти рядомъ, на утес. Псня тягучая, переливистая и однообразная журчала и звенла, подобно ручью, перепрыгивающему съ камня на камень среди необъятной пустыни; мотивъ начинался, обрывался, начинался снова, пропадалъ въ безконечныхъ извилинахъ, внезапно нарождался вновь, чтобы снова погибнуть, не высказавшись вполн. Это была мелодiя безъ словъ, псня вчной рабыни, псня страны, гд всегда день равенъ ночи, солнце свтитъ ровно, нтъ порывовъ, нтъ страстей. Псня катилась и вилась, обрывалась и снова катилась, какъ тихо идетъ и жизнь раба галласса, отъ жатвы до жатвы, отъ войны до войны, отъ одного господина къ другому. Будто жаловался этотъ голосъ на суровую судьбу, на скуку жизни безъ людей, на тяжесть жизни для другихъ. Пвшiй мелодiю голосъ былъ тонокъ, музыкаленъ и прiятенъ. Мелодiя тянулась часъ за часомъ надодливая, какъ мысль въ безсонную ночь. Она звучала, не переставая, въ тиши темной ночи, бесдуя со звздами, откликаясь лун. Страшно длалось отъ этой псни, вставали цлые мрачные вка цпей, рабства, позора и смерти. Христiанство еще не скрасило этой мрачной и одинокой жизни, не смирило тоскующую душу, и душа плакала, всю ночь надрывая сердце Панаеву, вселяя въ душу его непонятную тоску и страхъ.

Она смолкла только подъ утро.

На другой день Аска Марiамъ пришла къ Панаеву задумчивая и грустная.

— Это ты пла? — спросилъ онъ ее.

— Я, гета.

— Что жъ ты пла?

— Я грустила, гета. Мн сказали что ты узжаешь. Я тосковала по теб.

— А ты не подешь со мной?

— О, гета!

— Ты не боишься холодовъ, дождей, морозовъ?

— Съ тобою, гета! — Нисколько!

— Хорошо, Марiамъ, я возьму тебя съ собою. Научи только меня, какъ это сдлать?

VIII

Сдлать это оказалось очень просто. Панаевъ пошелъ съ Фарою къ отцу Аска Марiамъ — старому галлассу Загайе. Они вошли въ небольшую круглую хижину съ глинянымъ поломъ, посыпаннымъ сухою травою, вся мебель которой состояла изъ деревянной рамы на ножкахъ, обтянутой переплетомъ тонкихъ ремней, такъ называемой альги, а домашняя утварь изъ нсколькихъ круглыхъ глиняныхъ бутылокъ съ широкимъ конусообразнымъ горлышкомъ- «гомбъ». Въ углу копошились овцы, бараны и ослы; старуха-галласска, полуголая, похожая на вдъму, мать Аска Марiамъ, въ деревянной ступк толкла дурру, приготовляя муку, а отецъ, сдобородый галлассъ, съ выдвинувшимися скулами и вороватыми коричневыми глазами, сидлъ на альг, поджавъ ноги, и ожидалъ постителей.

Фара приступилъ безъ околичностей.

— Гета хочетъ купить у тебя дочку, Загайе, — сказалъ онъ старику.

— Хорошо. Гета дастъ бакшишъ, и Марiамъ будетъ работать на него.

— Сколько же ты хочешь бакшишу? — спросилъ Фара.

Пятьдесятъ талеровъ.

— Ойя — гутъ! — воскликнулъ Фара, возмущаясь такой оцнк Марiамъ. — Не много-ли хочешь?! За эту цну можно купить хорошего мула, а ты хочешь ихъ за двушку, которая, собственно говоря, ни къ чему!