Две русских народности

В сфере религиозности мы уже показали резкое отличие южнорусской народности от великорусской в совершенном непричастии первой к расколам и отпадениям от церкви из-за обрядов и формул. Любопытно разрешить вопрос: откуда в Великороссии возникло это оригинальное настроение, это стремление спорить за букву, придавать догматическую важность тому, что составляет часто не более, как грамматический вопрос или дело обрядословия? Кажется, что это происходит от того же практического, материального характера, которым вообще отличается сущность великорусской натуры. В самом деле, наблюдая над великорусским народом во всех слоях общества, мы встретим нередко людей истинно христианской нравственности, которых религиозность обращена к практическому осуществлению христианского добра, но в них мало внутреннего благочестия, пиетизма; мы встречаем ханжей, изуверов, строгих исполнителей внешних правил и обрядов, но также без внутреннего благочестия, большею частью хладнокровных к делу религии, исполняющих внешнюю ее сторону по привычке, мало отдающих себе отчета, почему это делается, и, наконец, в высшем, так называемом образованном классе лиц, мало верующих или и совсем не верующих, не вследствие какого-нибудь мысленного труда и борения, а по увлечению, потому что им кажется неверие признаком просвещения. Истинно благочестивые натуры составляют исключение, и благочестие, духовная созерцательность у них – признаки не народности, не общего натуре народной, а их собственной индивидуальной особенности. Между южноруссами мы встретим совсем обратное в характере. У этого народа много именно того, чего недостает у великоруссов; у них сильно чувство всеприсутствия божия, душевное умиление, внутреннее обращение к богу, тайное размышление о промысле над собою, сердечное влечение к духовному, неизвестному, непредставляемому воображением, таинственному, но отрадному миру. Южноруссы исполняют обряды, уважают формулы, но не подвергают их критике; в голову не войдет никак, нужно ли два или три раза петь аллилуйя, теми или другими пальцами следует делать крестное знамение; и если бы возник подобный вопрос, то для разрешения его достаточно объяснения священника, что так постановила церковь. Если бы понадобились какие-нибудь изменения в наружных сторонах богослужения или переводе книг Св. Писания, южноруссы никогда не восстали бы против этого, им бы не взошла мысль подозревать какого-нибудь искажения святыни. Они понимают, что внешность устанавливается церковью, изображаемою видимо в ее руководящих членах, и что эти члены постановят, не извращая сущности, миряне беспрекословно этому должны следовать; ибо коль скоро та или другая внешность выражает одну и ту же сущность, то самая внешность не представляет и такой важности, чтоб можно сделать ее предметом спора. Нам случалось говорить с религиозными людьми и той и другой народности; великорусс проявляет свою набожность в словоизвитиях над толкованием внешности, буквы, принимает в этом важное участие; если он строго православный, то православие его состоит преимущественно во внешней стороне; южнорусс станет изливать свое религиозно-нравственное чувство, не будет толковать о богослужении, об обрядах, праздниках, а скажет свое благочестивое впечатление, производимое на него богослужением, торжественностью обряда, высоким значением праздника и т. д. Зато у нас и образованный класс не так легко поколебать в вере, как великоруссов; заблуждение, неверие внедряется в нашей душе только вследствие долгой, глубокой борьбы; напротив, к сожалению, мы видели великорусских юношей, воспитанных, как видно, с детства в строгой набожности, в исполнении предписанных церковных правил; но они при первом легком нападении, а нередко вследствие нескольких остроумных выражений покидают знамя религии, забывают внушения детства и без борьбы, без постепенности переходят к крайнему безверию и материализму. Народ южнорусский – глубоко религиозный народ, в самом обширном смысле этого слова; так или иначе поставили бы его обстоятельства, то или другое воспитание было бы им усвоено; до тех пор, пока будет существовать сумма главных признаков, составляющих его народность, он всегда сохранит в себе начало религии: это неизбежно при том поэтическом настроении, которым отличается его духовный склад. Где поэзия, там религия; одно без другого немыслимо; веру в душе убивает анализ; но поэзия противоположна анализу; поэтическая способность состоит в соединении того, что анализ разрывает по частям, в создании цельного образа, который анализ, разлагая, уничтожает. С поэзией неизбежна вера в прекрасное, а прекрасное не подлежит анализу, ибо оно духовно; можно анализировать только материал, в котором появляется прекрасное, можно разложить по частям музыкальный инструмент и исследовать эти части самым подробным образом; можно, с другой стороны, исследовать законы звука, способ передачи его чрез воздух нашему слуху, но нельзя уловить и подвергнуть мелкому исследованию цельность впечатления, производимого сочетанием звуков: оно цело, неделимо, духовно. Попытки материалистов добраться путем анализа явлений до сущности впечатления, производимого изящным на душу нашу, оставались и всегда останутся безуспешными, и будут обличать собственную неспособность чувствовать и понимать красоту в тех, которые на это решатся. Французы, народ, как мы заметили, глубоко непоэтический, еще в прошлом столетии возвещали теорию изящного, основанную на признаках его сущности, в простом подражании природе. Эта мысль по душе велико-руссам и в наше время была высказываема, и искренно, теми, у которых доставало искренности говорить то, что они действительно ощущают, и, конечно, разделялась многими, увидевшими отражение того, что давно таилось в их сердце. В ком есть живая струна поэзии, того ничем нельзя разубедить в присутствии духовной творческой силы в произведениях искусства, нельзя потому, что он ее ощущает. Так точно нельзя никакими доводами материализма убедить в несуществовании духовного начала того, кто чувствует его в себе и потому не нуждается ни в доказательствах, ни в опровержениях, как не нуждаемся мы ни в каких словопрениях о том, в холодном или теплом мы воздухе, когда тело наше это сказывает нам.