Две русских народности

С присущностью поэзии в душе, с чувством красоты и способностью уразуметь ее тесно соединено сознание нравственности, добра. Материалист неспособен понимать и любить добро, материалист понимает одну только пользу. Если он добр от природы, он выражает свою доброту только тем, что готов делать другим то, что считает полезным; самое высокое проявление его доброты состоит в том, когда он готов делать для другого то, в чем, по своему положению, не ощущает полезности, но что другой считает для себя полезным. Но преимущественно добродетель его основывается на таком силлогизме: если другому буду делать добро, то и мне станут его делать. Совсем не то у человека, в котором есть дар и привычка ощущать в себе живую душу и видеть ее внутренним зрением в оболочке внешних для него явлений. Он не анализирует добра, которое и нельзя анализировать, как прекрасное; он созерцает его в его цельности и воспринимает его всем духовным существом своим. Добро, облеченное в факт в материальном быте, может отразиться посредством того, что называется пользою и что всегда так будет, но творящий доброе дело не думает о пользе, а видит пред собою одно добро в его нравственном совершенстве. Кто делает, имея в виду пользу, тот необходимо при своем действии задает себе вопрос, полезно ли то, что он намерен творить; но кто думает о добре безотносительно к пользе, тому не нужно рассуждения: он творит по внушению чувства и разумного созерцания красоты добра, действующей неотразимо на его волю.

В общественных понятиях история напечатлела на двух наших народностях свои следы и установила в них понятия совершенно противоположные. Стремление к тесному слитию частей, уничтожение личных побуждений под властью общих, ненарушимая законность общей воли, выраженная как бы смыслом тяжелой судьбы, совпадает в великорусском народе с единством семейного быта и с поглощением личной свободы идеей мира, выразились в народном быте неделимостью семей, общинною собственностью, тяглом посадов и сел в старину, где невинный отвечал за виновного, трудолюбивый работал за ленивого. Как глубоко лежит это в душе великорусса, показывает то, что по поводу устройства крестьян в наше время заговорили в пользу этого великоруссы с разных точек зрения, под влиянием и запоздалого московского славянофильства, и новомодного французского социализма. Для южнорусса нет ничего тяжелее и противнее такого порядка, и семьи южнорусские делятся и дробятся, как только у членов их является сознание о потребности самобытной жизни. Опека родителей над взрослыми детьми кажется для южнорусса несносным деспотизмом. Претензии старших братьев над меньшими, как дядей над племянниками, возбуждают неистовую вражду между ними. Кровная связь и родство мало располагают у нас людей к согласию и взаимной любви; напротив, очень часто люди приветливые, кроткие, мирные и уживчивые находятся в непримиримой вражде со своими кровными. Ссоры между родными – явление самое обыкновенное и в низшем и в высшем классе. Напротив, у великоруссов кровная связь заставляет человека нередко быть к другому дружелюбнее, справедливее, снисходительнее, даже когда он вообще не отличается этими качествами в отношении к чужим. В Южной Руси, чтоб сохранить любовь и согласие между близкими родственниками, надобно им разойтись и как можно меньше иметь общего. Взаимный долг, основанный не на свободном соглашении, а на роковой необходимости, тягостен для южнорусса, тогда как великорусса он более всего успокаивает и умиряет его личные побуждения. Великорусс из покорности долгу готов принудить себя любить своих ближних по крови, хотя бы они ему не по душе, снисходить к ним, потому что они ему сродни, чего бы он не сделал по убеждению, он готов для них на личное пожертвование, сознавая, что они того не стоят, но что они все-таки своя кровь. Южнорусс, напротив, готов, кажется, разлюбить ближнего за то, что он его кровный, менее снисходителен к его слабостям, чем к чужому, и вообще родство ведет его не к утверждению доброго расположения, а скорее к его ослаблению. Некоторые великоруссы, приобревшие себе в Южной Руси имения, затевали иногда вводить в малорусские семьи великорусскую плотность и неделимость, и плодом этого были отвратительные сцены: не только родные братья готовы были поминутно завести драку, но и сыновья вытаскивали отцов своих за волосы через пороги дома. Чем более принцип семейной власти и прочной кровной связи внедряется в жизнь, тем превратнее он на нее действует. Южнорусс тогда почтительный сын, когда родители оставляют ему полную свободу и сами на старости лет подчиняются его воле; тогда добрый брат, когда с братом живет как сосед, как товарищ, не имея ничего общего, нераздельного. Правило: каждому свое – соблюдается в семействах; не только взрослые члены семьи не надевают одежды другого, даже у детей у каждого свое; у великоруссов в крестьянском быту часто две сестры не знают, кому из них принадлежит тот или другой тулуп, а об отдельной принадлежности у детей не бывает и помина.