Две сестры

— Успокойся, — сказала она мне, — мне нечего завидовать ее успехам. Стоит мне захотеть, и я буду иметь их вволю, да еще не такого двусмысленного свойства, каковы были ее успехи. Я не буду так безумно честолюбива, как она, и потому вернее достигну более прочного положения. Ее несчастье послужило мне уроком. Она хотела видеть всех мужчин у своих ног. Я же буду добиваться только одной победы, и эта победа от меня не ускользнет. Я было вздумала оспаривать у нее Абеля, которого, так же как и она, не любила и вовсе не желала сделать своим мужем. Ее влияние просто немножко развратило меня. Но теперь она ни для кого опасной быть не может, и я избавлена от ее влияния. Я сумею распоряжаться своей собственной волей и направлю ее на дело, ты сама увидишь. Только надо, чтобы и ты мне помогла. Ты в таких годах, что можешь служить мне дуэньей в свете. Я хочу, чтобы ты повезла меня в Франбуа. Свет у нас тут близехонько под рукой, и я хочу занять в нем подобающее мне место.

Она так упорно настаивала на этом требовании, что как ни мало отец и я сочувствовали ее планам, пришлось уступить ей.

Леди Госборн была добродушная, очень недалекая женщина, любившая шумные удовольствия света, ровно ничего в них не понимая. Единственной целью ее жизни было хорошо принимать гостей и делать свой дом блестящим; сын разделял ее вкусы. Шум праздников, которые у них не прекращались, походил на опьянение, но, в сущности, то была лишь какая-то бестолковая суматоха, и, что всего смешнее, на эту суматоху тратились самым методичным образом сумасшедшие деньги. Леди Госборн была очень аккуратна, и с чисто английской важностью (потому что, воображая, что она очень много веселится, она никогда не улыбалась) тщательно, с неутомимой деятельностью распределяла неожиданные увеселения, непрерывно сменявшиеся в ее замке. Каждый год она приезжала в один и тот же день в Франбуа, и точно так же уезжала оттуда. В Париже она проводила известное число недель, в Лондоне — определенное число месяцев, и никогда ни на один час не расстраивала заведенный порядок своих путешествий и занятий. Она была ровно настолько сострадательна и делала ровно настолько добра, чтобы окрестное население смотрело на ее суетные траты, как на честь и на благодеяние для всего околотка. Таков уж предрассудок бедняков: они верят, что роскошь богатых кормит их, потому что никогда не думали о том, во что она им обходится.

За всем тем леди Госборн, благодаря своему полнейшему умственному ничтожеству, спала сном праведника. Она постоянно отыскивала какую-нибудь новую интересную личность, которая могла бы придать блеск и оживление ее гостиным. С той поры, как звезда m-lle д’Ортоза померкла, она обратила внимание на мою сестру. Она приехала за ней, «чтобы ее похитить», как она выразилась. Ада со своей стороны так твердо решилась принять это приглашение, что нам ничего более не оставалось, как согласиться, не делая вида, что нам это неприятно.

Чтобы появление Ады в гостиных леди Госборн не имело характер опрометчивой выходки, мы с отцом решили ей сопутствовать. Ада поехала, забрав с собой свои самые нарядные платья. Траур она бросила немножко раньше, чем полагалось. У меня было всего-навсего одно парадное платье — черное. Мне казалось неуместным надеть его, так как рядом с сестрой я походила бы в нем на вдову больше, чем она. Оставалось одно серенькое платье, довольно еще свежее, но так скромно отделанное, что сестра подняла меня на смех, уверяя, что я нарочно вырядилась девчонкой, чтобы казаться моложе ее.

Но оказалось, что мы с отцом совершенно напрасно заботились о соблюдении приличий. Появление Ады в Франбуа прошло почти незамеченным среди страшной суматохи. Все общество возвращалось в эту минуту с прогулки. Никто и не поинтересовался узнать ее общественное положение; заметили только свежесть ее личика и элегантность ее туалета. Леди Госборн познакомила нас с двумя-тремя старухами, очень разряженными и сильно нарумяненными; при этом она преимущественно обращала их благосклонное внимание на мою сестру. Сердце мое сжалось при мысли, что моя бедная Ада очутится под крылышком этих ветреных старушек. Сдав Аду с рук на руки, мы с отцом хотели тотчас же уехать, но леди Госборн так настоятельно просила нас остаться обедать, что волей-неволей пришлось уступить.

Стол был накрыт на пятьдесят приборов. Ели второпях и кое-как, потому что спешили приготовиться к фейерверку и балу, назначенным к вечеру.

Лорд Госборн был мужчина лет тридцати, холодный и ничем особенным не замечательный, но с большими притязаниями на красоту, на физическую силу и обширные сведения в охоте и музыке. Он сделал мне честь посадить меня возле себя во время обеда и всячески старался занять меня разговором. Чтобы не делать вид, что я уклонялось от разговора, я спросила его, не имеет ли он известий о г-же д’Ортоза.

— Ей очень плохо, — отвечал он. — Боюсь, что ее песенка спета; от таких ударов не поправляются. Так вы ее знали?

— Немного. Я видела ее три раза.

— Вы жалеете ее?

— Конечно, если положение ее достойно сожаления.