Две сестры

– Ну вот, значит, договорились. В любом случае, даже если Лили меня разбудит, я смогу отоспаться днем, ведь в отличие от вас я не работаю. Вы так заботитесь обо мне, а это самое малое, чем я могу вас отблагодарить.

– Ты ничем нам не обязана, – возразил Фредерик. – Это вполне естественно.

– Ладно, в таком случае не будем откладывать, давайте прямо сейчас переправим Лили в ее детскую, – заключила Агата со свойственной ей прагматичностью: раз уж решение принято, нужно сразу же провести его в жизнь.

Чуть позже, когда Матильда еще вертелась в постели, пытаясь заснуть, она услышала, что пара занимается любовью. Притом они явно старались делать это как можно тише. Часто ли им выпадала такая радость? Матильда подозревала, что нет. Это доказывал вид простынь в их супружеской постели. Наверно, Агате приходилось время от времени возбуждать своего супруга, чтобы подогреть его пыл.

Матильда слышала приглушенные вздохи сестры. Как же давно она сама не занималась любовью! Кажется, в последний раз это было за два или три дня до признания Этьена. Притом она не знала, что это последний раз, вот что самое страшное. И когда Этьен, достигнув оргазма, простонал от наслаждения у нее над ухом, это был заключительный акт их сексуальной жизни. О, если бы можно было вернуться в прошлое, насладиться этим мгновением еще полнее, обнять Этьена изо всех сил, сделать так, чтобы он никогда не смог вырваться из тесного кольца ее рук! И с этой мыслью она начала себя ласкать, думая: наверно, это добрый знак – значит ко мне вернулось желание! Увы, она ничего не чувствовала, ее пальцы тщетно пытались оживить мертвую плоть.

Кроме того, ее отвлекала Лили: девочка дышала так громко, что это вызывало тревогу. Матильда бесшумно встала и подошла к ее кроватке. За стеной царила тишина: наверно, Фредерик бесшумно насладился оргазмом и теперь супруги заснули, не размыкая объятий, с чувством хорошо выполненной задачи. Лили задышала чуть тише, словно почувствовала устремленный на нее взгляд. Матильда долго стояла рядом, разглядывая племянницу и думая: «А ведь такой же могла быть и моя судьба. И я могла бы заниматься любовью с мужем и вставать по ночам к своему ребенку, чтобы проверить, как он спит. Ну почему меня лишили такой жизни?» Матильда ничего не понимала. Она чувствовала себя чужой в этой обстановке. А ведь ей казалось, что счастье так близко, рукой подать. Они с Этьеном собирались пожениться. Да-да, это не бред, она не сумасшедшая, – он сам предложил ей это в Хорватии. И они даже обсуждали, не завести ли им ребенка. Кажется, однажды они даже стали подбирать ему имя. Матильда не была в этом уверена на сто процентов, но вполне допускала, что такое возможно. Вполне возможно. Настолько возможно, что выглядело почти реальным. Свадьба, ребенок, любовь по ночам, ночные бдения, чтобы проверить, все ли в порядке.

Да, все в порядке.

Лили спит так безмятежно. Вот так же крепко спала ее мать в день гибели их отца. Когда мама кричала в ночной темноте. Да, она спит точно так же, не ведая о несчастьях, которые обрушиваются на других. И в душе Матильды мелькают, переплетаются два нежных образа – словно разговор между двумя счастьями.

10

В следующий понедельник Матильда, стоя посреди гостиной, обратилась к своему воображаемому классу. Она начала с переклички. Каждое имя гулко звучало в пустой комнате, придавая этой сцене еще более печальную окраску. Больше всего это походило на репетицию актрисы, повторяющей свой текст перед прослушиванием.

Матильда залечивала душевные раны молча; она не делилась своими чувствами с сестрой. Увольнение из лицея приобрело в ее глазах почти такую же значимость, как и уход Этьена: вместе эти два события означали полный жизненный крах. Когда Этьен объявил, что уходит, ей помогла остаться на плаву только работа, сознание того, что она нужна своим ученикам. Так чем же ей было жить теперь? Вставать по ночам к ребенку? Да, похоже, больше ничего не оставалось. Бертье время от времени писал ей, спрашивал, как дела, обещал, что вскоре она снова сможет предстать перед дисциплинарной комиссией. Но Матильда не отвечала; чем дальше, тем больше ее возмущало, что никто не протянул ей руку помощи, не осознал, что нужно было биться за нее, выдвигая самый очевидный довод: нельзя отождествлять человека с его поступками в момент помутнения рассудка. Никто не принял во внимание ее прошлое, ее педагогическое призвание и увлеченность своим делом, которую прежде считали исключительной, – все это было сметено секундным раздражением. Неужели эта секунда перевесила все остальное?! И неужели именно это короткое затмение станет единственным воспоминанием о ней?! Одна ошибка в океане безупречной работы – а люди запомнят ее, и только ее!

– Откройте книги на странице триста тридцать семь, – громко сказала она.

– Мадам, я забыла книжку дома, – плаксиво объявила воображаемая Клеманс.

– Ничего страшного. Я предвидела такой вариант и отксерила нужную страницу. Ох, господи, с вами ко всему нужно быть готовой!

– Спасибо, мадам.