Две силы

– Айда.

Сойот вскочил в седло. Отец Пётр не последовал его примеру. Он пошёл пешком, старательно вглядываясь в тропу, в следы, в ветки, во всё, что могло бы дать хоть малейшее указание на цель путешествия таинственного русского. Но никаких указаний не было. Незаметно для самого себя отец Пётр все ускорял шаги, и опытный наблюдатель мог бы установить в отце Петре первоклассного ходока, но никакого опытного наблюдателя не было, а сойоту, по-видимому, всё было всё равно.

Часах в двух хода, отец Пётр натолкнулся на новую остановку таинственной группы. У отца Петра не было таёжного опыта Стёпки, но был некоторый жизненный опыт, которого Стёпке всё-таки не хватало. Так, по осмотру стоянки, отец Пётр мог установить тот факт, что таинственный русский очень сильно нервничал, понятие, которое Стёпке было совершенно неизвестно. Русский сидел на поваленном стволе дерева, и тут же валялись три окурка всё тех же привилегированных папирос. Папиросы были докурены только до половины, окурки были изжёваны; по следам подошв было видно, что русский, несмотря на усталость, вертелся, ёрзал, наклонялся, подбирал веточки и крошил их в пальцах, и всё это вместо того, чтобы просто сидеть и отдыхать. Сопровождавший его гигант-китаец даже и своего спинного мешка не снял, стоял, прислонившись этим мешком к дереву. На одно мгновение у отца Петра мелькнула мысль о том, что русский, может быть, был просто похищен с целью выкупа, что ли, но потом отец Пётр вспомнил Стёпкино наблюдение относительно пистолета, и отбросил это объяснение.

Остановки таинственной группы становились всё чаще и, по-видимому, всё короче. Можно было подумать, что группа торопилась, как только могла, и что выносливости таинственного русского для такого темпа не хватало. Ночная стоянка группы не дала ничего нового, группа завернула на тропку, ведущую к Еремеевской заимке. Сейчас нужно было торопиться, чтобы, по крайней мере, попасть на заимку одновременно с группой. А Стёпки всё ещё не было.

Отец Пётр ещё больше ускорил шаги. Опять стоянка, опять окурки, на этот раз целых четыре, таинственный русский нервничал всё больше и больше, хотя надо было предполагать, что запас папирос неограниченным не был. Очевидно, для нервности были какие-то очень серьёзные основания. Отец Пётр строил разные гипотезы, одну за другой, одни сразу отбрасывал вон, другие оставлял, так сказать, в запас. Наиболее вероятная сводилась к тому, что окончательное объяснение таинственной группы будет так же невероятным, как была встреча отца Петра со Светловым. А, может быть, таинственный русский был одним из Светловских сотрудников, разыскивающий в тайге, по каким-то неизвестным отцу Петру следам, своего сотоварища по атомным изысканиям? Из всех невероятных гипотез эта казалась наименее невероятной. Она прожила около часа.

ПОРТСИГАР

Очередная стоянка таинственной группы не внесла в наблюдения отца Петра ничего нового, русский всё так же сидел и нервничал – опять четыре окурка, всё так же вертелся и ёрзал, сидя на таком же обомшелом стволе сосны… Осмотрев всё это уже привычным и поэтому поверхностным взглядом, отец Петр двинулся, было, дальше, когда во мху, за стволом сосны, где сидел неизвестный русский, блеснуло что-то тускло жёлтое. Отец Пётр нагнулся и поднял из-подо мха очень большой, очень массивный металлический портсигар. Портсигар был очень тяжёлым. По диагонали его крышки стояла таинственная надпись: “Ребята, не Москва ль за нами?”

Надпись была выгравирована глубоким косым шрифтом, но по орфографии нельзя было определить происхождения ни надписи, ни портсигара. На другой крышке была другая надпись: “Генералу Н. А. Буланину”.

Орфография опять не говорила ничего. Но имя сказало отцу Петру кое-что.

Сидя в своей Алтайской пещере, он был информирован о мировых событиях, во всяком случае, лучше среднего Московского обывателя. Кроме случайных советских газет, к нему попадали случайные иностранные, и, кроме своих таинственно-оккультных занятий, он имел менее таинственное радио, которое слушал довольно регулярно. Проходили всякие люди и приносили с собой всякие слухи. Имя генерала Буланина было ему как-то знакомо, но не вызвало почти никаких ассоциаций, какой-то из каких-то старых генералов, почему-то попавший на очень ответственный пост у большевиков. Это было всё, что отец Пётр мог вспомнить. Но и это было очень много.