Две статьи и одна лекция

Вопрос Буридана - это очень острый вопрос. Хотя задан он в очень специфически средневековом контексте при обсуждении проблемы всемогущества Божьего. Как это Аристотель так легко навязывает Богу, что в Божьем мире возможно и что невозможно, и считает аксиомой невозможность бесконечного прямолинейного движения. А христианский мыслитель должен исходить из мысли, что если Богу благоугодно бесконечное прямолинейное движение, то оно возможно, и тогда надо продумать, каким должен быть мир, в котором бесконечное прямолинейное движение возможно.

И вот мы перебираем все это, и нам так трудно ответить на вопрос, что же все-таки...ну, вот, такое вольнодумство, специфический тип вольнодумства, который минимизирует разницу между языческой религиозностью,  религиозностью, так сказать, хороших язычников христианской духовностью в специфической религиозной и моральной сфере, действительно, это для гуманистов очень характерно. Но в Средние века нельзя сказать, что этого совсем не бывает, ну, Абеляр, конечно, был очень необычным мыслителем и отчасти еретиком, но у него есть такая постановка вопроса. О мудрых и хороших язычниках, которая в общем да своему содержанию не должна уж очень отличаться от христианской. И когда мы перебираем все это, мы видим, что чрезвычайно трудно выделить какой-то отдельный момент, который был бы специфичным для Ренессанса и для того, что с Ренессанса начинается. Вообще, скажем шире, для раннего Нового времени, в отличие от Средневековья. И затем мы обращаем внимание на то, что все эти перечисленные моменты внутри средневековой культуры как-то беспоследственны. Ну, например, была шартрская школа. И она создала очень интересную натурфилософию, которая должна быть вроде очень высоко оценена с точки зрения подготовки ренессансной натурфилософии и каких-то явлений позднейших, и, с другой стороны, могла бы вызвать конфликты с католической ортодоксией и какие-то болезненные столкновения, осуждения этой шартрской школы. Не произошло, однако, ни того, ни другого. То есть шартрская школа не имела конфликтов и не имела наследников. Ну, разыскивал Серватус Лупус редкие рукописи античных авторов, ну, описывал он в письмах во вкусом, какое это трудное и чудное занятие искать рукописи, но он не создал движения, всеевропейского движения, когда бы ученые люди бросились бы на поиски таких рукописей. Вся средневековая культура и средневековая жизнь устроены таким образом, что определенного рода умственные почины не находили продолжения. Они отчасти не находили продолжения именно по той же причине, по которой они… Особенно во времена, предшествующие ХШ веку, первому веку, который создает вот эту раннюю, пока еще относительно очень ограниченно действующую инквизицию, до XIII века такие драматические конфликты довольно редки. Вольнодумец должен основывать какое-то религиозное движение, какую-то анти-церковь, чтобы навлечь на себя кары, все пример иного рода чрезвычайно единичны. Вольнодумство как таковое существует тихо и в таком сосуществовании со всем, что вокруг, но конфликта не происходит, но резонанса тоже не происходит. И это, как кажется, связано именно в этим, с этой множественностью мелких юрисдикцией, прежде всего и с множественностью, так сказать, культурных юрисдикции. Человек, примыкающий к шартрской школе, обязан учить так, как принято в шартрекой школе. Это его послушание авторитету. Людям, связанным с другими школами, нет особенно никакого дела, чему учат в шартрской школе. И так со всем остальным. Буридан отбрасывает, по крайней мере, в таких мгновенных догадках, очень важные компоненты аристотелевской картина мира. К нему, в отличие от Галилея, никто не придирается, но к нему, в отличие от Галилея, никто и не прислушивается. Это его дело, это интересно для его учеников, в другом университете или в этом же университете, другой доктор учит иначе. И так устроена вся средневековая жизнь.

Множественность авторитетов. Множественность юрисдикции. Вот когда я на близкую тему читая недавно лекцию, был задан вопрос: ну как же, когда вместе с тем средневековая картина мира была такой иерархической, был абсолютный авторитет церкви? Конечно, всякий средневековый человек, если он не был по случайности катаром или же. Ну, было какое-то, вероятно, очень небольшое количество людей, которые вообще сомневались в истине христианской веры в позднем Средневековье. Ну, скажем, такие люди могли быть при дворе Фридриха II. Это было часто связано с восхищением перед исламской культурой. И ставился вопрос - уж не глухая ли мы провинция, христианский мир, и действительно ли мы правы против этих блестящих мусульманских людей.