Две столицы

Орлов возликовал внутренне. Вот кто ему за все заплатит.

— Воевода значит! Тот самый воевода у которого бунтующие холопы город забрали! Что? Город башкирам да татарам оставил, а сам, сученыш, к попам прятаться побежал!

— Ваша светлость, — упал на колени Пестров. — Смилуйтесь! Да как я город то удержал бы ни стен, ни гарнизона. Ведь всех моих солдат с собой зимою Кар увел, и взамен мне никого не дали. Ведь на вас, ваша светлость, уповали. Что придете и обороните от нечистивых.

Орлова захлестнула волна ярости. Он прекрасно понимал, что во всем виноват сам. Что вместо скорого марша на Нижний Новгород, как ему и было предписано, потратил время на развлечения в Москве и на карательные операции над крестьянами московской губернии. Но как не пошлешь гусар да кирасир по поместьям? Дворяне же так униженно молят, в ноги падают. Орлов скрипнул зубами. Теперь все будут за его спиной шептаться о его промахе. Наушничать государыне станут, что дескать это он и Нижний Новгород потерял и даже Муром этот ничтожный.

— Корнет! — заорал он стоящему рядом подчиненному. — Немедленно, именем государыни императрицы, повесить этого труса, бежавшего с поля боя, на въездных воротах. Выполнять!

Корнет аж подпрыгнул от усердия и побежал устраивать казнь. А бывший воевода муромский завыл:

— Батюшка князь, пощади! Не губи, отец родной! Господом богом прошу! Не виновен я…

Но Орлов только наслаждался его воплями, с удовольствием глядя, как через перекладину ворот перекидывают веревку. Собирался народ. Появилось ещё группа конных гвардейцев. В ворота, косясь на петлю и запыхавшись, вбежал статский. Это оказался прокурор Владимирской провинциальной канцелярии Иван Иванович Дурнов.

— Ваша светлость, — на ходу кланяясь, закричал он. — Это беззаконие— с. Если Егор Степанович виновен, то пусть его судит матушка императрица!

— Молчать, чернильная душа! — Заорал Орлов, снова заводясь. — Я государыней наделен правом карать всякого пособника самозванца по своему усмотрению. А этот червь виновен в сдаче города и будет повешен. И если ты ещё раз рот откроешь, то повиснешь рядом. Все понял?

Прокурор покраснел, но больше противоречить не посмел. Только с жалостью и бессилием смотрел на своего давнишнего приятеля.

В это время двое гвардейцев связали руки рыдающего воеводы за спиной, волоком подтащили к воротам и затянули петлю у него на шее. Ударила барабанная дробь. Орлов взмахнул рукой и гвардейцы быстро, и плавно потянули веревку. Тело воеводы оторвалось от земли и забилось в судорогах.

И тут раздался истошный крик:

— Папа!

К повешенному со всех ног бежал подпрапорщик преображенского полка. Уклонившись от пытавшихся его перехватить конногвардейцев, он схватил ноги отца и попытался его приподнять.

— Не убивайте его! — рыдал юноша — Он не виновен! Не убивайте его! Молю богом. Простите его! Пощадите!

Орлов поморщился от этих воплей. Он как-то не предполагал, что один из младших офицеров его гвардии окажется родственником жертвы. Вид покрасневшего лица висельника с высунутым языком и выпученными глазами притушил пламя его ярости, но признавать и эту ошибку фаворит не собирался.

Орлов сделал знак, и один из конногвардейцев ударом палаша в ножнах отправил в беспамятство юного подпрапорщика. Не выпуская ног отца из своих судорожных объятий он, падая, поставил в его жизни окончательную точку.

*****

Почти сразу после совместных учений конных с пешими случилась большая неприятность. В лагере второго заводского полка вспыхнула эпидемия кровавого поноса. Причину я установил сразу, как приехал на место. Отхожие места были организованы неправильно и талые воды занесли болезнетворные бактерии в ручей, из которого брали воду для питания. Налицо была неопытность младших офицеров и преступная халатность командира полка Симонова Ивана Даниловича. Мне уже надоела его аморфность и саботаж, и потому я приказал взять его под стражу и пообещал расстрелять перед строем, если от поноса умрет хоть один из его солдат.

Из полутора тысяч человек личного состава признаки болезни наблюдались у пятисот. Я тут же развил бурную деятельность: лагерь полка переставили, отделив заразных от ещё здоровых. Прибывшего со мной Максимова с дочкой я накрутил за плохую работу по профилактике заболеваний и потребовал соблюдения ряда обычных для моего времени мер. Обильное частое подсоленное питье, желательно, отвар шиповника или иных сухофруктов. Питание только рисовой или овсяной кашей с запретом на жирное, жареное и тем более на алкоголь. Врачи смотрели на меня с удивлением, а Маша еще с долей страха. После казни в Казани наши отношения полностью прекратились и теперь я чувствовал себя не с своей тарелки в ее присутствии. Поэтому с еще большим энтузиазмом взялся за медицину.

Состояние солдат ухудшалось, я понял, что нужен ещё и сорбент. Тут же вспомнил об активированном угле — реальной панацее по нынешним временам. Надо было его срочно «изобретать».