Две столицы (СИ)

— Ещё один вопрос. Понимаю, что в России много дворян, что иных конфессий, не православные. Пока про вашу паству. Скоро грядёт война с сатаной настоящим, что вселился в Наполеона. Многих десятков тысяч жизней эта война унесёт. Нет, я вещих снов не вижу, я воюю всю жизнь и вижу, куда всё движется. Сейчас Наполеону чуть не до нас, он Европу покоряет, а вот как покорит, то за нас примется. К чему я это. Тут меня вчера один товарищ на дуэль вызвал и мне сказали, что ежедневно несколько дуэлей происходит в Москве. Ещё указом Петра Великого они запрещены. Неймётся дворянам. Вы, Ваше Высокопреосвященство, можете эту ситуацию сломать. Скоро каждый офицер на счету будет, а они друг друга убивают. Можете же вы издать, как это называется, не знаю. Указ, ну, не знаю. Отлучать от церкви дуэлянтов и не отпускать им грехи.

— Ого! Не по чину мне. Тут Священный Синод должен … Хм. А мысль здравая.

— Я с Хвостовым переговорю. Только и вы со своей стороны эго подопните. Он же в сущности мирянин. Воин, Суворовым воспитанный. Для него честь это табу. Нужно чтобы инициатива от вас исходила.

— Табу?

— Запрет. У островитян термин позаимствовал.

— Хороший ты человек князь. Жаль латинянин. Не хочешь в православие перейти?

— Не думал об этом.

— А ты подумай. Я над твоими словами подумаю, а ты над моими.

Глава 14

Событие тридцать пятое

Возле горящей свечи всегда увиваются мошки и букашки, но разве в этом виновата свеча?

Чарльз Диккенс

Это пипец. Тут бьёшься как рыба об лёд, послов мочишь англицких и князей польских, а потом видишь вот это и понимаешь, что половину нажитого непосильным трудом, с риском для жизни, граф Николай Петрович Шереметев просто спустил в унитаз. Захотелось императору пыль в глаза пустить. Даже представить тяжело, сколько денег и труда сюда вбухано. И это для одного бала. Для четырёх часов.

Бал Государю граф Николай Петрович Шереметев давал на своей даче в Останкино. В сам дворец позвали только самых-самых именитых по особым билетам, а рядом было организовано угощение прочих гостей и желающих в доме поменьше.

Пётр Христианович в число приглашённых попал и, вместе с женой и Стешей, тронулся, едва начало солнце прятаться за горизонт. Расстояние примерно четыре версты, должны были успеть по свету добраться. Зря переживал. Света хватало. По обеим сторонам всей четырёхкилометровой дороги были вкопаны в землю столбы и к ним прибиты широкие доски сверху, что-то типа перил получилось. Только лестниц нет, обычная грунтовая дорога, хотя и прошлись крестьяне, заровняли и даже затрамбовали. Так вот на этих перилах, длиной в четыре километра, сплошь были уставлены зажжёнными плошками. Примерно через полметра одна, то есть около десяти тысяч этих горящих плошек. Но это не всё. Метрах в десяти от дороги, на расстоянии около трёх-четырёх метров один от другого, горели смоляные факелы, которые меняли крестьяне по мере прогорания. Тоже ведь несколько тысяч факелов. И мало этого показалось Шереметеву. Метров через триста примерно, одни от других, по всей дороге были поставлены высокие щиты, изображающие триумфальные ворота, к щитам прибиты полочки и на них опять зажжённые плошки и цветные фонари.

Вся дорога была забита каретами, потому двигались очень медленно, успели, за два почти часа, этим зрелищем насладиться. И ничего не закончилось, когда въехали в само село. Тут этот пироман чёртов, придумавший всю эту иллюминацию, решил совсем в священный ужас публику вогнать. Дома по обеим сторонам улицы были закрыты огромными, высотой метров в пять, щитами, к которым прибиты опять во множественном числе полочки, а на них опять горящие плошки. Ощущения что внутри стены огня передвигаешься

Дворец графа Шереметева, со стоящими рядом строениями и пристройками, а заодно и сад вокруг со всеми деревьями и кустами, тоже были удивительно иллюминированы. Площадь в саду перед окнами и одна аллея казалась огненною рекою. В разных местах били огненные фонтаны, как будто изливающие вверх расплавленное серебро. Брехт, приглядевшись только, понял, что это каким-то образом движутся, трепыхаются куски серебристой парчи, освещённые с помощью своеобразных прожекторов.

Зрелище было достойно открытия Олимпийских игр. Пётр Христианович, проведённый лакеем, как особый гость, на балкон дворца вместе с женой и Стешей, наблюдал, не переставая удивляться расточительности графа, встречу Государя и его семейства. В небо взвились ракеты и стали бить настоящие пушки.

Потом всех гостей провели в театр, где крепостные графа играли пьесу самого обер-прокурора Святейшего Синода графа Хвостова Дмитрия Ивановича. Комедия называлась «Легковерный» и если с чем сравнивать, то с Лопе де Вега, например, с его запутанным сюжетом. Что-то немного напоминающее «Слугу двух господ», но Константина Райкина явно не хватало. Слишком чопорный был главный герой.