Две стороны неба

— Это писала буржуазная газета «Крисчен сайенс монитор». Буржуазная, не коммунистическая… Знаешь, что сказал когда-то один мудрец? «Чем больше я бываю среди людей, тем меньше чувствую себя человеком». И это тоже про нас…

— Зачем ты это говоришь?

Гедда наконец повернулась к нему. Ее лицо было очень серьезным и взрослым, даже ужасным в своей серьезности.

— Затем, чтобы еще раз попытаться доказать тебе, что такой строй был обречен. И те, кто до сих пор еще проливают по нему слезы, не очень подходят под разряд человека разумного. Когда-то русский царь Петр Великий распорядился открыть в своей столице Кунсткамеру для хранения всяких редкостей. Как писалось в указе, «человечьих, скотских и звериных уродов», разного старинного оружия и тому подобного. Тебе не кажется, что наша База и есть эта самая Кунсткамера, а мы экспонаты?

— Значит, тебе по душе коммунизм? — едва сдерживаясь, спросил Роберт.

Гедда задумчиво накрутила на палец прядь каштановых волос.

— Я не знаю, каков на практике коммунизм. Я не видела его. Но мне очень хотелось бы посмотреть…

— Так пожалуйста! — в ярости крикнул Роберт. — Подсказать, как незаметно удрать? Меня ткнули носом в лазейку! Ей можно воспользоваться, если будет совсем невмоготу! Меня ткнули носом, не спрашивая согласия! Главное — не форсировать двигатели, а стрелять они побоятся.

Он не заметил, что сказал «они», а не «мы».

— Я не умею управлять ботом, — просто сказала Гедда.

Роберт остолбенел.

— Ты умеешь, Роберт?

— H-нет… Ты все это серьезно?

Зеленые глаза Гедды потемнели, словно вобрали в себя черную пустоту.

— А как ты думаешь, Роберт?

— Да что это с вами со всеми? Леннокс, Энди, ты! Это все твои дурацкие пропагандистские книжки!

В лице Гедды произошла неуловимая перемена. Будто выключили освещение, и лицо стало просто белым.

— А почему ты считаешь, что все, что тебе говорили о свирепом коммунизме, и что написано в тех книгах, которые читал ты, — она сделала ударение на «ты», — не пропаганда? А тебе не приходило в голову, что это и есть пропаганда, притом злобная, и ею занимаются те, кто в новом мире места себе не нашел или кого этот мир просто не может принять?… Учись водить бот, Роберт, — неожиданно закончила Гедда. — Я тебя прошу.

Она заглянула в его растерянные глаза, слегка улыбнулась серьезной улыбкой и ушла.

Роберт даже не пытался разобраться в своих мыслях, предоставив им полную возможность беспорядочно кружиться в мозгу. Наконец суета мыслей утомила его, и, так ничего и не решив, он побрел в свою каморку, чувствуя себя измотанным, как после просмотра трех боевиков подряд.

Еще не доходя до винтовой лестницы, ведущей на его ярус, он понял, что хочет идти не к себе, а в совсем другое место. И он не стал подниматься по лестнице, а пошел дальше, мимо каморок и подсобных помещений.

Голос О’Рэйли застал его почти в конце пути. Он невольно остановился и поднял лицо к невидимому динамику.

— Братья! — звучным голосом, в котором гремели похоронные колокола, вещал О’Рэйли. — Сегодня неумолимая смерть унесла от нас всеми любимую Вирджинию Грэхем. Ее чистая душа воспарила к богу, покинув нас, скорбящих о невосполнимой утрате. — О’Рэйли замолчал, а потом сказал другим тоном: — Попрошу всех собраться завтра в десять в Круглом зале для обсуждения наших насущных вопросов.

О’Рэйли умолк. Из динамика донесся невнятный голос Каталинского, сказавшего с пьяным сожалением: «Такая девка-а!» — раздался звонкий щелчок и все стихло.

«Господи, нам скоро просто не хватит этих стальных ящиков!..» — подумал Роберт.

Он достиг цели своего пути — каморки Софи — и остановился. В дверь стучал Антоневич. Он был всецело поглощен дверью и не заметил Роберта.

— Открой, Софи! — вероятно, не в первый раз безнадежно сказал Антоневич и подождал. — Открой, умоляю! Слышишь, у-мо-ля-ю! — в его голосе зазвучали жалобные нотки. — Молоденького ведь нет у тебя, я же знаю. Видели же его в коридоре. Открой, сука! — заорал он вдруг, изо всех сил осыпая дверь ударами. — Выломаю к черту!

Роберт шагнул к нему и молча оттолкнул от двери. Антоневич быстро повернулся и злобно нахохлился.

— А, ты опять здесь, гаденыш! — зашипел он, сжимая кулаки. — Опять мешаешь! Ни себе, ни другим?

Он неожиданно почти без замаха ударил Роберта в лицо. Роберт покачнулся, но устоял на ногах. Антоневич был чуть ли не в полтора раза выше, длиннорук и, к тому же, взбешен. Роберт отступил к стене и полез в карман за пистолетом. Теперь он все время носил пистолет.

Антоневич растерянно опустил руки и замер, с испугом глядя на оружие.

— Иди отсюда! — сказал Роберт сквозь зубы. — Давай, Длинный!

Антоневич, не сводя глаз с пистолета, неуверенно попятился, быстро повернулся спиной, побежал, покачиваясь, и крикнул издали, из-за изгиба коридора:

— Я тебе это припомню, гаденыш!

Роберт спрятал пистолет.

— Роберт!

Софи открыла дверь и глядела на него испуганными заплаканными глазами. Она была в коротком халате, разрисованном яркими разноцветными спиралями. На ее лице не осталось никаких следов косметики, и Роберт с удивлением отметил, что от этого Софи только похорошела, несмотря на припухшие глаза.