Две стороны стекла

После последней новости я ещё больше ощутил, как всё сжимается вокруг меня, словно пространство уплотнялось. Я понял всю серьёзность, всю опасность того, что здесь творилось.

Я практически не двигался весь оставшийся день, пролежал в одной позе на спине, разглядывая ржавый крюк на потолке. От чего он остался? Может, когда-то в этой комнате подвешивали люстру со свечами? Да плевать! Я думал не об этом.

В первый же день — ночь! — как я оказался здесь, меня чуть не застрелили из арбалета солдаты барона Эрно, потом, уже здесь, в Лоранде, мой родной братец порывался использовать на мне свои хвалёные кинжалы. Уже потом собственный папаня отравил меня снотворным и грозился сбросить в ров с водой. Это я уже не говорю про то, как во время побега в меня стреляли из арбалета и ранили из пращи.

Смерть постоянно преследовала меня, но до этого момента проходила как-то мимо, всё, уж не знаю, чьими молитвами, пока обходилось более-менее нормально. Угрозы угрозами, но я отделался за всё время только парой пощёчин, нет. Всё же их было больше, ведь мне и от отца доставалось, и от барона Эрно ещё в самом начале. Да ещё и мозги мне стряхнули ненароком, и на ноге такой синяк, что ходить больно. Но всё это я переживу, всё это входило в норму.

А вот теперь, когда убили свидетеля, я впервые понял, что хожу по тонкому льду. Мой отец — человек очень серьёзный, его не остановило даже убийство мешавшего ему старика-француза, и думаю, не остановит и убийство меня — своего побочного сына.

Как он там сказал в последний раз? Я оказался слишком проблемным? Так? Что помешает ему воплотить свои угрозы?

Я вспомнил наш разговор о зеркалах в недалёком прошлом. Отец так и сказал тогда прямо: тот, кто знает о зеркалах, или умирает, или должен быть родственником… Что-то в этом духе, по-моему.

Я — родственник… Пока, но стал уже проблемным и неудобным. Что мой отец сделает со мной? Перешёл ли я ту последнюю грань его терпения? И мне подсыпят что-нибудь в пойло и отправят в ров вниз головой, как Отца Бертока?

Весь день я боялся пить из того кувшина, что принесли с кухни, я притронулся к нему только после того, как из него Габиан выпил и не отъехал. Да, наверное, это уже паранойя. В кого я превращаюсь?

А к вечеру я не выдержал, мне, наверное, просто надо было спустить пар, пока, как у паровоза, котёл не взорвался, и я сам спросил этого Габиана:

— Сколько вы уже служите моему отцу?

Габиан долго молчал, и я уже подумал, что он не только великий немой, но и великий глухой. Да и чёрт с ним, не больно и хотелось разговаривать, но… Он ответил:

— Долго…

Да, наверное, долго он с таким содержательным ответом собирался, выспаться можно, честное слово.

— За что это он вас так? — Я, лёжа, пожал плечами и усмехнулся: — Наградил? Наказал? Сначала Патрик, теперь я…

Я с обеда уже для удобства подсунул под голову подушку и сейчас наблюдал за Габианом с её высоты и ждал ответа. А тот опять долго молчал, о-о…

— Я — слуга, я не выбираю поручений…

Я усмехнулся и добавил:

— После того, как вы проворонили Патрика, я бы вам и коня не поручил охранять…

Я ждал чего угодно, что он вскипит, возмутится, уйдёт, но это был настолько неэмоциональный человек, что меня от тоски передёрнуло. Где отец откопал такого? Это же мрак!

Зато я подозревал, что он был предан графу сильнее любого пса и доносил обо мне всё, что видел. Да пусть делает, что хочет. Достала эта жизнь.

После долгого молчания Габиан всё же собрался и дозрел до ответа:

— После того, что вы сделали, милорд, я бы вас выпорол на конюшне, но граф — слишком мягкий человек…

У меня вырвалось невольно:

— Ага, очень мягкий, а ещё очень беленький и пушистенький… — Поймёт ли он мою шутку? Плевать! Что он вообще может понять? Великий немой, великий глухой, великий тупой…

Но на его счёт я, видимо, ошибся, ко всему прочему Габиан был ещё и мстительным, и злопамятным.

Утром же он, как мой камердинер, брил меня и нарочно в двух местах порезал лицо, хотя до этого дня не делал подобного ни разу.

— Какого мрака, Габиан?! — я возмутился.

— Простите, милорд…

Проклятье! Я видел, как он смущённо поджимает губы, а у самого глаза блестят от восторга. Вот так у меня в Лоранде появился личный враг, мелочный и коварный, он спал и видел, как сделать мне подлость и усложнить мою и без того безрадостную жизнь.

А ещё через день в Лоранд нагрянули свидетели. Я услышал, как на дворе разрываются местные собаки, и подошёл к окну. Оно не было закрыто витражом, небольшие прозрачные ромбовидные стёкла пропускали свет и через них хорошо просматривался двор замка.

Их было шестеро, столько сразу я ещё не видел. Все верхом. И одежды на них на всех были тёмно-синего цвета, не такие, как обычно у всех свидетелей, каких мне доводилось видеть.

Спросить, что происходит, было не у кого, но я подумал, что всё это связано со смертью своего. Это либо похоронная команда, либо следственная комиссия, а может, и то, и другое в одном флаконе, как Проктер энд Гэмбл.